Время скидок в Аду
Шрифт:
Я даже не хотел думать об этих костях.
— Ну а ты? Ты где?
— Среди костей.
Не сразу, но я понял.
— Ты… ты мертва.
— Здесь никто не умирает, дурачок. Если бы они хоть прибирались тут, я могла бы продолжить свои страдания в другом месте. Но я застряла в этой комнате и уже не помню, как долго я здесь.
Призрак. Она была призраком или чем-то вроде того; таких я в Аду еще не встречал. Ее тело было покалечено, почти уничтожено, но ее душа или дух все еще находились в комнате, где она была убита. А сестры Соллихалл думают, что застрять в кофейне — это плохая участь!
— Ты
— Я ничего не могу сделать, — после этого последовала долгая пауза. — Но как? Как ты можешь помочь мне?
— Скажи ты как. Если бы я был свободен, то унес бы твои кости из этой комнаты. Это помогло бы?
— Может быть, — на мгновение мне показалось, что в ее бестелесном шепоте прозвучали новые нотки, но когда она заговорила вновь, в ее голосе звучали угнетенность и безнадежность. — Но это неважно. Я могу достать для тебя ключ. Конечно, я не могу заставить раба освободить тебя. Милостивый Дьявол, думаешь, я бы оставалась здесь, если бы могла что-нибудь сделать? — по комнате пронесся такой сильный порыв ярости и ненависти, что я его даже почувствовал. — Если бы я могла, то Нилок давно бы стал моим пленником. Каждый день он бы горел в огне, пока не лопнули бы его маленькие красные глазки. Я бы связала его так, что его усики впились бы ему в плоть. Я бы разорвала его на кусочки. Я бы вырвала его яйца и сжевала бы их, как виноградины…
Мои цепи загремели, когда я припал назад к стене. Я разделял ее ненависть; будучи пленником в Аду, ненавидеть было легко. Но нам обоим от этого не было легче.
Сердце паука наконец затихло, став легким шепотом. Долгое время мы молчали. Мой разум кипел, но все мысли, будто крысы в лабиринте, вели в тупик.
— Пол, — вдруг сказала она.
— Что? — взволнованно спросил я.
— Пол. Я видела, как тебе почти удалось освободить руки из оков. Пол скользкий из-за крови и слизи. И не только моей. Десятки других были убиты здесь, и рабы так и не вымыли пол.
— И что?
— Попробуй смазать запястья. Может, так руки смогут проскользнуть.
Я уже собирался сказать ей, что не смогу дотянуться до пола, когда осознал, что по щиколотку стою в этой самой дряни, о которой она говорит. Я поднял ногу так высоко, как только мог, и услышал, как что-то неприятное капает с моих пальцев и брызгает на пол. Я попробовал снова и сумел согнуть колено, поднять ногу почти до уровня пояса, но все равно далеко от моих оков. Я дернулся, пытаясь брызнуть этой жуткой смесью себе на запястья, но попал лишь на грудь и плечо. Я попробовал снова. И снова.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем расшатался болт и открылась дверь, но я так долго находился в кромешной тьме, что даже свет от факела ослепил меня. Раздался легкий звон. Это был мучитель — то есть шут Нилока — Зеленозуб. Покрытое бородавками существо подошло поближе, чтобы рассмотреть меня; его рот был полон острых и ядовитых зубов, будто ловчая яма. Шут был небольшого роста, но его маленькие ручонки и ножки были крепкими, как у гориллы, и хотя он едва доходил мне до пояса, я ничуть не сомневался, что он был сильнее. Я сжимал кандалы разодранными руками и все думал, когда же оно заметит, что они уже не сковывают мои запястья.
— Ну
— Пытаешься освободиться? Конечно, конечно, но не калечь себя слишком. А то испортишь всю прелесть того, что нам предстоит. — Оно протянуло руку и погладило меня по груди. Даже несмотря на всю боль, я вздрогнул и отступил назад, почувствовав его липкое прикосновение. — О, нет. Не бойся. Вместе мы сделаем доброе дело. Вместе мы создадим нечто прекрасное.
Наконец Зеленозуб заметил, что оковы соскочили и я поддерживал их руками. Все еще не видя глаз, я услышал, как он изумленно раскрыл свой зубастый рот. Я не дал этому жуткому существу поднять тревогу, ударив как можно сильнее туда, где, как я думал, будет больнее всего — где-то между ногами и грудью. Шут уронил факел; пламя заколебалось, но не погасло. Существо споткнулось и упало на спину, хрипя, как я надеялся, от сильной и мучительной боли. Я кинулся на него и начал подпрыгивать на нем вверх-вниз, не обращая внимания на хруст костей под моими пятками — ведь я не знал, насколько он на самом деле силен. Когда его тело деформировалось настолько, что я уже не мог на нем ровно стоять, я спрыгнул на пол и стал добивать его, пиная по голове и груди.
— Теперь он не причинит тебе боли, — сказала Паук сердец. Ее голос звучал так, будто ей понравилось все, что здесь происходило. — Он еще долго никому не причинит боли.
Но во мне кипела бешеная ярость, которая не отпускала меня, и я продолжал избивать изуродованное тело. Я нанес ему еще пять-шесть ударов и в полумраке увидел тусклые брызги жидкости — мне понравилось, как они выглядели. Когда я остановился, то не мог отдышаться, а сердце стучало, будто станок, работающий на полную мощность, но я хотел лишь избить его еще сильнее. Нахождение в Аду неслабо влияло на меня.
На поясе шута я нашел ключ, а также нитку маленьких колокольчиков и набор острых предметов, которых хватило бы, чтобы усадить в тюрьму целую уличную банду. Я вытер грязь с факела, и пламя снова стало ярким. Я собрал кости Паука сердец, все еще покрытые обрывками плоти, положил их в связанный узелок и перекинул его через плечо. Кости застучали, когда я двинулся к выходу в темный коридор. Клянусь, это был радостный стук.
Паук сердец заговорила прямо мне в ухо, от чего я слегка подпрыгнул.
— Если бы только мы могли сделать то же самое с Нилоком… Но он слишком силен.
Я не горел желанием снова встречаться с хозяином дома.
— Просто скажи мне, куда идти. Как мне выбраться?
— Иди вниз. Как у большинства младших лордов Ада, в берлоге Комиссара Крыльев и Когтей есть множество входов и выходов. Иди вниз к котлам. Вниз.
Она повела меня вниз, через несколько подземных этажей. Даже посреди адской ночи из-за дверей раздавались звуки, и я молился — да, молился, — чтобы не увидеть то, что творилось по ту сторону. Дом был настоящим лабиринтом, и когда мы добрались до самого нижнего, по словам Паука сердец, уровня, Нилок или его рабы должны были обнаружить оставленный мной беспорядок, и особенно любимого шута Комиссара.