Время таяния снегов
Шрифт:
Слово «дурак» было написано по-русски.
"Иду я за ним, не стреляю. Он оглядывается, сердится, что человек за ним идет. А мне торопиться некуда: мясо само идет туда, куда надо. Напротив мыса Поворотного я решил его застрелить. Подошел к нему поближе и выстрелил. Умка упал. Издали вижу — не добит, надо еще стрелять. Полез в сумку за патроном — нет. Эти остроконечные японские патроны прорвали кожу, и весь мой припас вывалился по дороге. Не оставлять же мясо? Я сделал копье. Привязал охотничий нож к посоху и осторожно стал подходить к зверю. Он лежит, а из шеи хлещет кровь, весь снег кругом красный. Когда я подошел к нему совсем близко, умка вдруг поднялся. Это было так неожиданно. Я шагнул назад, поскользнулся и упал. Вот тут он и навалился на меня. Мял, как кусок
Ринтын перевернул несколько страниц. Кмоль писал убористо, выводя каждую букву.
"Когда ты уезжал, я работал в райисполкоме инструктором. Теперь я снова охотник. Это лучше. Для меня и для нашей семьи. Грамоты у меня было маловато, чтобы быть начальником. Зверя добываем с каждым годом все больше. Новые вельботы получили. Хорошие, крепкие. Те, которые у нас были раньше, уже пришли в негодность. И моторы хорошие привозят. Шведские. Название им «Пента». К каждому мотору ящик запасных частей, комбинезон и кепка для моториста. Комбинезоном мы премировали Кукы за перевыполнение плана по пушнине, а кепку носит наш новый завмаг. Она ему очень нравится. Пусть носит. Правду если сказать, она не очень хороша — холодная, без подкладки. А я подумал: может быть, она в Ленинграде тебе будет как раз? Для молодого она подойдет. Напиши, если нужно. Пришлем. Начинают новые дома строить. Конечно, они не совсем такие, как тот, который я выстроил. Настоящие деревянные дома. Большие комнаты, большие окна, печка, труба на крыше. Хорошо бы тебе в этой высшей школе научиться на штукатура или на печника. Заработок будет большой, не беспокойся. Наши поехали в бухту Гуврэль учиться на плотников, будут ставить дома в Улаке. В прошлом году мы ездили в Лорино. Там в домах уже живут бывшие кочевники, ставшие оседлыми. Тоскуют по тундре. Старики ходят не к морю, а к речке и оттуда смотрят на дальние горы.
Я спрашивал у знающих людей, сколько тебе осталось учиться. Радуюсь, что скоро увидимся.
Большие дела тебя ждут здесь. Если даже ты не будешь штукатуром или печником, все равно без дела сидеть не будешь. Видел я твою маму здесь, в Кытрыне, приходила ко мне в больницу, спрашивала о тебе. Живет она хорошо, здорова. У тебя растет сестренка.
В больнице скука. Кормежка неважная. Много каши и мало мяса. Но лечат хорошо, доктора умелые. Я им рассказывал про тебя, про твою высшую школу. И врачом тебе будет неплохо.
Тут со мной лежат ребята из Инчоуна. На перевале пурговали четырнадцать дней. Поморозились. Они меня прозвали писателем за то, что я так долго пишу тебе письмо. Больше месяца.
Сегодня в наше окно смотрит солнце. Течение в Беринговом проливе повернуло на северо-запад. Вчера вечером слышал утиный крик в небе — весна идет на нашу землю. Если приедешь вместе с весной, это будет доброе предзнаменование.
Твой дядя Кмоль".
Ринтын долго сидел, глядя на твердую, годами устоявшуюся подпись дяди Кмоля. Она мало изменилась, только буквы как-то возмужали, стали прямее, увереннее. Твердые, сильные руки крепко сжимали карандаш, и дядя удивлялся, как это он не может овладеть таким маленьким инструментом. Этими руками он кидал гарпун в кита, поражал на большом расстоянии моржа, поднимал ружье на умку и не мог поставить крохотную букву на свое место в строке.
— Их трудно собрать в ряд, как собачьих блох! — сердился дядя и вытирал тыльной стороной жилистой руки выступивший на лбу пот.
И все же дядя научился читать и писать. И это умение помогло ему поговорить с племянником на таком большом расстоянии.
Дядя Кмоль… Строго говоря, Ринтын в общем-то ему никто. Гэвынто, брат Кмоля, приходился Ринтыну отчимом. И все же дядя стоял первым в длинном ряду людей, которые помогали Ринтыну на жизненном пути.
После дяди Кмоля шла радистка полярной станции Лена, ее муж Анатолий Федорович, ставший русским отцом Ринтыну и отдавший ему свое имя и отчество. Школьные учителя — Татро, Зоя Герасимовна, Василий Львович, майор, который всю дорогу от Владивостока до Москвы опекал Ринтына и Кайона.
И наконец, Георгий Самойлович Лось, которому никто не поручал возиться с малоопытным, начинающим литератором и править его рукописи.
Повезло на хороших людей Ринтыну или действительно мир устроен так, что, где бы ты ни был, что бы с тобой ни случилось, всегда найдется отзывчивое сердце? Вот как в Волосове, где, казалось бы, никому не было дела до какого-то студента, оказавшегося без денег в чужом поселке… Написать бы о таких людях, начиная от дяди Кмоля и до писателя Лося. Сделать книгу о великом добром человеке, о советском человеке.
При близком рассмотрении жизнь писателя оказалась ничем особенно не отличной от той, какую ведет обыкновенный человек. Правда, Лось не ходит на службу и распоряжается временем так, как ему удобно. Наверное, это и есть самое привлекательное в писательской жизни.
То, что Лось не был похож на тот образ писателя, который создал в своем воображении Ринтын, даже несколько радовало. Ведь если поразмыслить, значит с виду незначительный и невзрачный человек может создать такое произведение, что читатели будут представлять его сказочным богатырем. Значит, главное, не как живет и выглядит автор книги, а что он написал.
Интересно, что со временем дядя Кмоль в памяти Ринтына претерпел изменения. Ринтын почти не мог представить его в домашней обстановке. Чаще всего он виделся в минуту возвращения с моря: скинул с плеча упряжь, на которой тащил убитую нерпу, полил морду зверя пресной водой, «напоил» его, часть выпил сам, а последний остаточек выплеснул в сторону моря. Этот ритуал повторялся из года в гид и знаменовал собой удачу промыслового дня. Потом дядя отщипывал от усов наросшие льдинки и начинал рассказывать столпившимся вокруг охотникам о течениях в проливе, о состоянии льда, о цвете неба в восточной половине горизонта и о многих нужных для охотника вещах.
Тетя Рытлина втаскивала добычу в ярангу, а дядя долго отряхивался, выбивал снежинки из шерстинок нерпичьих штанов, колотил по торбазам, скалывая с подошвы морской соленый лед.
Пока пили чай, нерпа оттаивала. Ринтын подходил к ней и щупал. Когда она становилась совсем мягкой, тетя приступала к разделке. Ринтын сидел рядом и ждал вкусный нерпичий глаз.
Это было только начало к пиршеству. Над жирником уже висел котел в ожидании свежего мяса. В полог то и дело просовывались головы гостей. Тетя Рытлина оделяла каждого пришельца куском мяса — таков был древний и нерушимый обычай в яранге дяди Кмоля. Случалось, что хозяину и его домочадцам оставались лишь нерпичьи глаза и несколько ребрышек.
Дядя Кмоль не был разговорчивым человеком. Но все хорошее о мире Ринтын узнал от него. Дядя умел сказать слово вовремя и так, что оно весило больше долгой назидательной беседы.
…Ринтын аккуратно свернул тетрадку, вложил ее в конверт, склеенный из школьной контурной географической карты, и отправился на Финляндский вокзал.
27
Пришел долгожданный гонорар. Перевод на громадную для Ринтына сумму лежал в почтовом ящике в главном здании университета в ячейке на букву «Р». Столько денег Ринтын держал только раз в жизни, и то недолго: когда шел покупать билет на пароход от Въэна до Владивостока.
Пока он получал деньги на почте, перед мысленным взором его прошли вещи, которые ему хотелось купить: и новое пальто для Маши, и костюм для себя, книги…
И все же главной мечтой был проигрыватель. Поэтому Ринтын прямо с почты направился в Дом ленинградской торговли и, как бы боясь передумать, торопливо купил проигрыватель и несколько пластинок. После этого он немного успокоился, пересчитал деньги и пошел по отделам покупать подарки Маше. Он купил кофточку, ярко-красный теплый халат и большую продовольственную сумку.