Время терпеливых (Мария Ростовская)
Шрифт:
В раскрытые настежь окна, а где и с выставленными свинцовыми рамами, вливался зной. Лето уже перевалило за середину. Первое ростовское лето.
Этим летом на юную княгиню свалилось множество забот, о которых раньше Мария слышала вполуха, особо не вникая. Отсутствие свекрови и свёкра делало её полновластной хозяйкой, но Мария и не подозревала, как это тяжко — единолично вести такое огромное хозяйство. Разумеется, были у неё и помощники, хотя бы те же бояре, дворня опять же, мамки-няньки, да и старая ключница Пелагея чего стоила! И вероятно, позволь Мария, её тут же окружили бы
От множества забот Мария похудела, загорела, и только глаза её, казавшиеся теперь просто огромными на похудевшем лице, блестели по-прежнему девчоночьим блеском. Князь Василько, впрочем, тоже заметно отощал от непрестанных забот, и виделись они теперь всё больше ближе к ночи.
— Страшная я стала, Василько? — спрашивала она мужа, когда вечером они ложились в опочивальне.
— Ты самая красивая у меня! — князь целовал её глаза и губы.
— Да уж… Скажи, я сильно похудела, да?
— Где? — изумлялся Василько. — Как ты могла, без моего дозволения? А ну, показывай, где похудела-то?..
…
"Здравствуй, любимая сестрица моя, Феодулия. Пишу тебе письмо из Ростова города, месяца октября тридцатого числа года шесть тысяч семьсот тридцать пятого от сотворения мира.
У меня всё хорошо, даже очень. Муж меня любит безмерно, и я его. В Ростове все его чтят, и вообще народ добрый, весёлый. Город Ростов не зело велик, но богат и красив строениями. Князь мой возводит храм дивной красоты, собор Успенский, что батюшка его заложил ещё. Осталось немного совсем, да вот денег не хватает малость, так что, мыслю я, и на тот год не кончим. Ну да ничего, Бог милостив, закончим сие богоугодное дело, пусть хотя бы года через два или три.
Хлеба нынче у нас уродились неплохие, и рыбы насолено, и всяких припасов вдоволь. Так что голода и мора в Ростове нынче не ждём, перезимуем с Божьей помощью.
У нас уже снег лёг, и Василько мой уехал нынче на охоту, по чернотропу. Звал и меня, да я не поехала — дел выше головы. Мужчинам что, они ведь как дети малые — захотел, всё бросил да и поскакал сломя голову. Нам же, хозяйкам, дом держать хоть днём, хоть ночью, хоть при потопе. Ты себе не представляешь, Филя, как я устаю порой — прямо с ног валюсь. Видела бы ты меня летом — чёрная, как мавр, худая, как палка. Думаю, ежели бы Василько мой увидал меня тогда такую, так не то что сватать — в дом бы не зашёл, на коня и в степь, до того страшна. Сейчас вроде отбелилась, да отъелась малость.
Да, а снег тут ложится заметно раньше, чем в Чернигове, и лежит дольше. И снега глубоки зимой, куда там. Ну а вообще места здесь богатые, и рыба под боком, в озере, прямо кишит, и зверь лесной, и птица в изобилии. А уж ягод, грибов — пропасть! И мёд дикий есть, и всё, всё.
Скучаю я порой по тебе сильно, Филя, да и по матушке с батюшкой тоже. Но вот приехать нынче погостить никак не получится, хотя Василько мой, наверное, и отпустил бы. Да на кого ж я хозяйство брошу? Нет, помощники мне тут имеются, одна тётушка Пелагея, Василькова родня дальняя, чего стоит — куда там нашей Фовре! И бояре при случае не отказывают, да и муж всегда поможет, а то и утешит ладу свою.
Как бы хотела я видеть тебя в Ростове, Филя! Да знаю, знаю, что невозможно сие. Батюшка наш сроду дочь свою безмужнюю не отпустит.
Ладно, Филя, Бог даст, как-нибудь свидимся. Матушке и батюшке я отписала отдельно, так что это моё письмо только тебе.
Молю Господа, чтобы послал он тебе наконец счастье, как мне послал. За тем остаюсь сестра твоя Мария.
P.S. Обнимаю тебя и люблю"
Мария вздохнула, отложила перо, пососала измазанный в чернилах палец, отчего на губах также появились чернильные пятна. За окном валил густой мокрый снег, скрадывавший и без того бледные сумерки. Да где уже князь?
Вдали зародился шум, хлопали распахиваемые двери. Мария встрепенулась, вскочила, забыв про письмо. Дверь в княжеские покои распахнулась, и в горницу ввалился князь Василько, весь облепленный снегом.
— Ух, ну и погодка!
Мария подскочила к нему, прижалась, и Василько погладил её по голове.
— Соскучилась, лада моя?
— Угу… — Мария зарылась носом в мокрый мех мужниной шубы.
— И я. О, а это что тут у нас? — он провёл пальцем по губе Марии, измазанной чернилами. — Всё пишем да пишем? Никак труд философский затеяли на пару с отцом Савватием, не меньше…
— Да письмо писала я! — засмеялась Мария. — Сестре, в Чернигов. И родителям ещё одно. Ты когда посылать гонца будешь?
— Да, мыслю, вот послезавтра и пошлём. Но я вообще-то голодный…
— Ох, ну я и дура! — встрепенулась Мария. — Малуша! Эй, Малуша! Пускай на стол накрывают, да поживее!
…
— … Вот заставь дурня Богу молиться, так он и лоб расшибёт!
Князь Василько был раздосадован. В княжеской опочивальне сегодня было жарко и душно — истопник постарался сверх всякой меры.
— Ну, не сердись, Василько, чего ты, — улыбнулась Мария. — Ляжем спать без одеяла, только и всего.
— Да, без одеяла… — хмыкнул Василько. — А ночью застынем, и заболеешь ты, не дай Бог…
— Как? И ты позволишь мне застыть, это в мужниной-то постели? — лукаво блеснула глазами Мария. — А ещё я все лампады зажгу, чтобы светло было. Вот проснёшься ты ночью, а я вот она, вся на виду! — она засмеялась.
— А? Хм… — князь обдумывал происшествие, открывавшееся с неожиданно интересной стороны. Досада уже улетучилась. — Ладно. Быть по сему!
Немного позже, когда они уже насытились друг другом и отдыхали, князь Василько вдруг сказал:
— Думаю я отправиться в гости к батюшке твоему, Мариша. Много вопросов накопилось, кои бы обсудить надобно.
— Ну? — Мария открыла глаза, привстала на локте — И когда?
— Да вот на Рождество бы и съездить. Поедешь со мной?
— С тобой, муж мой, не то что к родному батюшке — хоть в пекло!
Посмеялись.
— Вот только как хозяйство оставить, Василько?
— Хозяйство… Плоха та хозяйка, которая ни на миг без пригляду хозяйство своё оставить не может, — поддел жену князь Василько.