Время терпеливых (Мария Ростовская)
Шрифт:
Долгое, долгое молчание. Глеб оглянулся на Бурундая, тот кивнул.
— Славный Бурундай даёт вам время подумать. Он понимает, что вы связаны присягой своему князю, и уважает вашу верность своему господину. Но до заката вы должны решить. Как только скроется солнце, китайские мастера начнут обстрел, и тогда будет поздно. Думайте и решайте!
Глеб повернул коня и нырнул в гущу охранных нукеров, окружавших Бурундая. Возможно, несколько поспешно. Что там ни говори, а стоять под стенами в пределах досягаемости тяжёлых русских луков как-то
…
— … Ты что скажешь, Дмитрий Иванович?
Солнце садилось в тучи, окрашивая их в тёмно-багровые тона, отчего тучи те напоминали чем-то куски сырого мяса. Боярин Дмитрий, поставленный князем воеводой над городом на время отсутствия самого князя, смотрел в щель раската, как снуют туда-сюда китайцы, снаряжая стенобитные машины, как пленные, подгоняемые нагайками, тащат охапки хвороста и длинные штурмовые лестницы с крючьями на концах…
— Что скажу? До утра, возможно, и выстоим.
Соратники, обступившие воеводу, угрюмо молчали. Из татарского лагеря доносился смех, гортанные выкрики, запах жареного и варёного мяса. Тут и там пылали костры, воины садились подкрепиться. Дмитрий до боли сжал зубы от бессилия. Татары готовились к приступу, как к чему-то надоедливо-привычному, сто раз пройденному, и нисколько не сомневались в успехе… Естественно, подумал боярин. Чего тут сомневаться, с такой-то силой?
Длинный рычаг камнемёта пошёл вниз, притягиваемый канатами толпы заряжающих. От горевших неподалёку костров четвёрка оборванцев потащила раскалённый валун. К воротной башне выехала группа людей, из которой выделился тот самый переводчик, судя по выговору, русский.
— Ваше время истекло, господа ростовцы! Каков будет ответ?
Рычаги второй и третьей стенобитных машин тоже пошли вниз, в первой же раскалённый камень уже уложили в железную корзину. У костров вражеские всадники зажигали стрелы, обмотанные просмолённой паклей.
— Открываем ворота… — глухо промолвил Дмитрий Иванович. — Бесполезно народ губить…
— Сам к ним с ключами выйдешь, али как? — хрипло спросил другой боярин, из-под шлема которого копной выбивались седые космы.
Дмитрий поднял голову, твёрдо выдержал горящий взгляд говорившего.
— Ну не тебя всяко пошлю, Олтуфий.
…
— Отстань, зверь, не до тебя!
Савватий лихорадочно сворачивал свитки в большие рулоны, по дюжине и больше в каждом, плотно обвязывая их тонким шнуром. Со свитками, положим, было проще — не так много их, и место укромное имеется…А вот с книгами беда. Эх, дурья башка, надобно было заранее попрятать всё…
Таща на спине мешок с книгами, Савватий увидел ключницу Пелагею, идущую навстречу.
— Тётушка Пелагея, сам Бог тебя послал… Куда мне спрятать?
— Книги, что ль? В овощную яму, куда же ещё.
— Да ты что?! — возмутился книжник — Это же сокровища духа! И стоят денег немалых!
Старая ключница усмехнулась.
— Сокровища, говоришь? Это для тебя они сокровища, а для тех, что придут сюда, это просто кожа истёртая, бумага да доски. Так что вали всё в кучу, вперемешку с репой, глядишь, и побрезгуют выбирать.
— Гм… А ведь верно! — посветлел лицом Савватий. — Голова у тебя, тётушка Пелагея!
Ключница, наоборот, посмурнела ещё больше.
— Вроде умный ты мужик, Савватий, однако порой смотришься дурак дураком, ты уж не серчай. О книгах ли нынче забота? О людях думать надо.
— Права ты и не права, Пелагея, — книжник тоже посерьёзнел. — Вот мы помрём, а дела и мысли наши останутся. В книгах в том числе. Так можно ли предать память людскую?
Пелагея криво усмехнулась.
— Не буду я спорить с тобой, Савватий, книжного человека переспорить невозможно. Одно тебе скажу — ты оставь на полках чего не жалко. Чтобы не совсем пусто было. Да, и учти — бумага поганым вряд ли понадобится.
— Это я сам уже понял. Тут, в мешке, токмо пергамент.
…
— А это что за строение?
— Это ихний храм Успения, о прославленный!
И только уже произнеся слова, бывший князь Глеб поймал себя на этой оговорке: «ихний». Да уж… Скоро он научится называть своих, русских людей «урусами». Хотя, если разобраться, что такое «свои»? Своими будут, когда поставит великий Бату над ними князем…
— Поехали к нему. Нет, сперва я хочу поглядеть на дом коназа Басилко.
Бурундай ехал по улицам города, с любопытством разглядывая дома и заборы. Город будто вымер, ни одного прохожего на улицах, и даже собаки не лаяли, затаились. Монгол усмехнулся. Это первый урусский город, сдавшийся без боя. Похоже, даже до деревянных голов урусов стало доходить, что всякое сопротивление бесполезно. Что же, такое поведение надо поощрять.
— Дэлгэр, Адууч, Булган, Тюрюубэн! Вы отвечаете за спокойствие в городе. Город не жечь, жителей не убивать.
— Будет исполнено, прославленный. Но вот вопрос — что делать с теми, кто будет противиться воле твоих воинов?
— Я говорил о мирных жителях, а не преступниках и бандитах, пренебрегающих законами самого Чингис-хана. С преступниками разговор должен быть один — смерть.
— Всё ясно, Бурундай-багатур! Когда мы начнём изымать принадлежащее нам имущество?
Словно в ответ на его слова раздался пронзительный девичий визг, женские вопли и причитания.
— Похоже, твой вопрос запоздал, Дэлгэр. Изъятие уже началось.
Бурундай пришпорил коня, направляя его к воротам княжьего двора. Надо спешить, иначе всё будет изъято без участия Бурундая. Если говорить откровенно, никакой хан не всесилен. Можно отдать только те приказы, которые будут исполнены — например, не жечь город. Но не трогать в целом городе имущество и девок — такой приказ невыполним, даже если его отдаст сам Бату-хан. Именно потому ни Бату, ни тем более Бурундай не отдают подобных приказов.