Время вестников
Шрифт:
Скотт побродил по опустевшему жилищу госпожи Анны, перебирая принадлежащие ей драгоценные вещицы и по въевшейся в кровь привычке решая, сколько они могут стоить. Некоторые безделушки вполне могли обеспечить безбедное существование небогатому семейству. Собрание книг на полках тоже наверняка обошлось в кругленькую сумму. Настоящее стеклянное зеркало – вообще истинное сокровище. А вот своей вышивкой фрейлина пренебрегает. За столько дней не добавила ни единого стежка.
В коридоре зашелестело, быстро зацокали по мрамору каблучки и зашлепали плетеные сандалии. Разгневанный женский голос повелел: «Идите прочь, кому
Торжества не доставили хозяйке покоев удовольствия. До слуха находившегося в соседней комнате Дугала долетел короткий сдавленный всхлип.
– Это я, – вполголоса предупредил он, боком протискиваясь в слишком узкую и низкую дверь. – Смотрю, у вас нынче веселье…
Недоговоренная фраза повисла в воздухе.
Госпожа Анна застыла посреди комнаты, уронив руки и напоминая ожившее изображение византийской святой (хотя, по мнению кельта, святые подвижницы никогда в жизни не таскали на себе такого количества золота и драгоценных каменьев). Торжественно и мрачно сияли иссиня-фиолетовые шелка, радужным огнем искрилось лежавшее на плечах женщины широченное ожерелье. Над высокой прической лунным полумесяцем горел узкий серпик алмазной диадемы. Миловидное личико исчезло, заменившись белой алебастровой маской с тщательно прорисованными бровями, удлиненными до висков глазами в черных тенях и алым пятном губ.
– Вот оно как, – без всякого выражения протянул Дугал.
– На колени падать будешь? – высоким, звенящим тоном осведомилась молодая женщина. – Каяться в оскорблении величества? Уверять, что впредь никогда и ни за что? Биться головой о стену и просить о милосердии?
– Вот еще вздумала, – опомнился шотландец. – На колени ей падай! Ввела честного вора в заблуждение и возмущается! «Я Анна», – весьма схоже передразнил он. – Здесь которую не спросишь, каждая вторая девица – Анна!
– На себя посмотри, – отпарировала госпожа Анна Комнина. – Данни – не имя! Я узнавала, у франков таких не бывает!
– Зато мне нравится, – положил конец спору кельт. – И вообще, почему ваше императорское величество не украшает своей особой гулянку в честь седьмой пятницы на неделе?
– Не могу больше, – обведенные алой краской губы беспомощно задрожали. Осторожно присев, Анна попыталась обеими руками извлечь диадему из прически. Украшение удерживалось десятком глубоко воткнутых в локоны шпилек, и женщина тихо ойкнула. – Пусть высокочтимый супруг завтра сколько угодно выражает неудовольствие моим дурным поведением. Надоело. Я есть – и меня словно бы и нет. Пустое место. Еще одна статуя для украшения зала.
Она дернула усеянный камнями серпик и вытащила таки, пожертвовав несколькими длинными прядями.
– Ну перестань, – Дугал спас прическу от дальнейшего надругательства, одну за другой выудив застрявшие шпильки. – Наверняка все не так скверно, как тебе кажется. Ты ж, как-никак, императрица византийская.
– Конечно, – в задумчивости покивала госпожа Анна. – Теперь еще напомни, сколько женщин мечтают оказаться на моем месте. Знаешь, я охотно поменялась бы с ними. Пусть они пылко ублажают семидесятилетнего старца, а потом ночь напролет прислушиваются – не крадется ли кто по комнате. Я не просила такой судьбы. Но разве меня спрашивали? Два правителя, франкский и византийский, давным-давно заключили соглашение. Дальше все было, как в сказках: маленькую принцессу посадили на корабль и через моря повезли в далекий Константинополь. Мне тогда было лет шесть или меньше.
– Разве ты не ромейка? – искренне удивился Дугал. Рассказывая конфиденту о здешней императрице, Д'Ибелен упустил из виду это обстоятельство. Видимо, решил, тот и так знает.
– Я родилась в Европе, – женщина зажмурилась и уточнила, с запинкой выговорив название: – В Аквитании. Там у меня было другое имя. Здесь меня окрестили заново и велели запомнить: отныне я Анна.
– Как же тебя звали раньше? – в собственных фальшивых именах шотландец еще не путался, но за десять лет их набралось довольно много…
– Агнесса, – с растерянной улыбкой призналась базилисса. – Д'Эвре.
– Агнесса д'Эвре, – повторил кельт, решив: – С этого дня перестаю назвать тебя Анной. Будешь Агнессой.
– Хорошо, – покладисто согласилась византийка. Прислушалась к долетающим снаружи выкрикам и нахмурилась: – Не пойду к ним. Противно. Поможешь с этой обузой? – она встряхнула кистями рук, заставив многочисленные браслеты тоненько зазвенеть, и щелкнула ногтями по тяжелому ожерелью. – Я похожа на ювелирную лавку, верно?
Жизнь в Палатии все-таки научила молодую императрицу полезным уловкам. А может, на душе у нее было так скверно, что общество подозрительного знакомца показалось ей лучше долгой одинокой ночи.
Или просто оба понимали: они не в силах ничего изменить.
Как и во время памятного знакомства за пыльным гобеленом, она не стала вырываться и тем более звать на помощь. Расшитые золотом дорогие шелка скользили вниз и шелестящими кучками падали на пол. Жалобно звякнув, к ним присоединилось ожерелье. Под своими просторными одеяниями Агнесса оказалась не хрупкой угловатой юницей, но девой весьма приятного сложения, гибкой и фигуристой. Она по-прежнему молчала, только сильнее прижималась к стоявшему рядом мужчине – словно боясь того, что он исчезнет.
Дугал на руках отнес ее в спальню – маленькую, полутемную, с низким потолком, почти целиком занятую широкой кроватью. Целовалась Агнесса с каким-то жадным исступлением, в любви была не слишком искушенной, зато щедрой и покорной. И очень, очень тихой – только в самом конце еле слышно простонала, долго и сладко: «Да-анни…»
Именно тогда шотландец осознал одну простую мысль: он разобьется в лепешку, но изыщет способ забрать Агнессу отсюда. После Рождества, когда все будет кончено. Она не станет безмолвной пешкой в играх Конрада, Ибелена и прочих сильных мира сего. Императрица Анна Комнина исчезнет, на свет появится Агнесса д'Эвре. Надо только дожить до здешнего Рождества. До которого осталось чуть больше двух недель.
Собственно, все последующие встречи Дугал потратил на убеждение своей дамы. Скотт проявил чудеса красноречия, дал уйму обещаний (порой совершенно неисполнимых), но добился только робкого «Может быть… Я не знаю».
Анне-Агнессе никогда в жизни не доводилось принимать самостоятельных решений. Императрица великой Византии панически боялась. Всего без исключения: собственных внезапно вспыхнувших чувств, разоблачения, злых собак, огромного мира за пределами дворца. Но больше всего – мыслей о том, что в одну прекрасную ночь загадочный и непонятный человек, разрушивший ее позолоченную клетку, больше не придет.