Время вестников
Шрифт:
– Рассказывай, – фыркнул барон, явственно повеселев. В кои веки ему удалось уесть ехидного кельта, и он решил развить успех. – А то я не знаю, ради какого святого дела ты работаешь на Конрада. Розыскной лист на тебя, поди, еще в силе со времен бунта в Дингуолле? А сколько прелатов в Риме мечтают узреть тебя на виселице? Ты у Монферрата вот где сидишь, – и показал крепко сжатый кулак.
«Успех», однако, развился несколько иначе, чем того ожидал Ибелен. Мак-Лауд на мгновение замер и окаменел лицом, но тут же мотнул головой, усмехнувшись:
– Ну, раз уж все вам про меня известно, мессир барон… Это точно, у Конрада Монферратского хватка железная. Вот только… впрочем, неважно. Пойду я, пожалуй. Позволите?
– Позволю, – кивнул слегка
«…Вот только, видать, давно вам не доводилось рыбачить, мессир Амори д'Ибелен, – с изрядным злорадством думал кельт спустя час, сидя на останках старого мола и наблюдая, как жирные морские чайки дерутся над добычей. – Иначе вы бы припомнили, легко ли живого угря удержать в кулаке, как сильно его ни сжимай…»
Вообще-то Дугал был даже признателен барону за его довольно грубую шпильку. Странным образом слова Ибелена что-то стронули в сознании кельта – словно внезапно слетела пелена с глаз, и Мак-Лауд, последних десять лет живший в постоянном ожидании возмездия за давние грехи, увидел свою теперешнюю жизнь в ином свете.
«Какого черта я здесь делаю? Почему до сих пор дрожу перед палаческой петлей – и это после того, как дрался со слуа под Туром, с живыми мертвецами на болотах Камарга и с оборотнем в Ренн-ле-Шато, после того, как умер и воскрес? Чего ради выпрашиваю у зануды Ибелена пригоршню номизм на попойку с местным отребьем, в то время как под стеной моего сарайчика зарыто на полторы тысячи фунтов лоншановских драгоценностей? За каким бесом нанимаюсь в убийцы византийского базилевса, будучи – ну скажи, себе-то самому скажи! – будучи по уши влюблен в его жену? Еще полгода назад Конрад мог из меня веревки вить одним упоминанием о Риме или Дингуолле – но что мне теперь его угрозы, если с лоншановым наследством я могу в любой момент сбросить старую кожу и зажить, как свободный человек? Городок Биелла в верховьях реки Черво, конечно, соблазнительная приманка, но видит Бог, с меня хватило бы и крохотной деревушки где-нибудь на берегу Оркнейского залива… Искать меня, может, и станут, но черта с два отыщут… Зачем же тогда?»
В разрывах серых туч просвечивала яркая синева, с моря дул ровный, холодный бриз, неся запахи соли и водорослей. Мерно шелестели волны, набегая на усеянный ракушками песок. Отрешенно уставившись в морской простор и время от времени рассеянно швыряя в прибой мелкую гальку, Мак-Лауд сидел на своем бревне и пытался найти хоть какой-то ответ на свой вопрос. И верный ответ, похоже, был совсем простым.
«Привычка. Я привык так жить – всегда один и всегда на лезвии ножа. Жить одним днем – сегодня жив, завтра видно будет. Жить, никогда не забывая поглядывать за спину: не пришли ли по твою душу? Не те, так эти. За десять лет я успел обзавестись таким количеством врагов, что теперь со счету сбиваюсь. Но появился шанс все изменить. Появилась та, ради которой стоит менять. Так не пойти ли вам к дьяволу, мессир Конрад, а заодно с вами и мессиру барону с его поручениями?..»
Дугал полез в пояс и достал оттуда прозрачный флакончик с притертой пробкой. Взвесил на ладони пол-унции верной смерти. Широко размахнулся.
…И – осторожно опустил склянку обратно в потайной кармашек.
«Нет. Нужно все обдумать. Именно сейчас, когда цена ошибки будет высока как никогда прежде, нужно все продумывать как можно тщательней. Сделать кое-какие приготовления. А главное, вызнать исподволь, какая судьба ждет мою Агнессу после кончины ее венценосного супруга. Возможно – и даже наверняка – эта смерть сыграет на руку не столько Конраду Монферратскому, сколько нам двоим. Впрочем, не будем забывать и про интересы Крестового Похода. Святое дело есть святое дело… что бы там вы ни утверждали, мессир Ибелен. Немного времени на обдумывание – вот, что мне сейчас нужно. И это время у меня как раз есть».
Насчет последнего, однако, Мак-Лауд ошибся.
…Нынешним утром в столице что-то происходило. Дугал уловил изменения нюхом, как натасканный терьер улавливает тонкий крысиный писк в забитом припасами погребе. Собственно, начало заварушке было положено еще вчера: в таверне вовсю обсуждали побоище в богатом квартале, через слово поминая семейство Склиров. Скотт прислушался, но толком ничего не понял. Увлеченно размахивающий руками рассказчик сам передавал услышанное в лавке, привирая на всяком слове. По его словам выходило, якобы эпарховы шпики пытались арестовать пребывающего в бегах Склира, последнего из опального семейства. Тот оказал сопротивление, призывая горожан к оружию и возмущая их против вседозволенности, с которой распоряжается в городе эпарх Дигенис. Завязалась драка, зачинщика так и не повязали – в суматохе тот улизнул.
«Местные забавы», – пожав плечами, рассудил шотландец.
Константинополь лихорадило. Издалека доносился приглушенный гул, навроде морского прибоя – так, если Дугалу не изменял опыт, звучит многолюдное человеческое сборище, разгневанное и алчущее крови. В паре мест над крышами медленно росли пушистые столбы серого дыма.
Сон мгновенно сгинул. Требовалось поскорее выяснить, что творится.
В захламленном внутреннем дворе толпилась пестрая стайка ахающих, восклицающих и причитающих на разные лады женщин. При виде явившегося из покосившегося сарая иноземца они с визгом бросились врассыпную. Захлопали двери, залязгали засовы.
– Госпожа Фиса! – воззвал кельт, углядев юркнувшую в дом матрону. – Госпожа Фиса, не пугайтесь, это же я!
Узнав постояльца, хозяйка замешкалась и осторожно высунулась из-за дощатых створок – непрочных, грозивших развалиться при первом же серьезном ударе. Позади дородной дамы возились, верещали и азартно толкались ее многочисленные отпрыски.
– Госпожа Фиса, что стряслось? Сарацины берут Константинополь? Базилевс отменил налоги на три года вперед?
– Ты что, все проспал, ничего не знаешь? – охнула почтенная домохозяйка. Ее разбежавшиеся собеседницы, осмелев, начали стягиваться обратно. – Бунт! Храни нас пресвятая Богородица, бунт начался! Мой-то олух царя небесного, – она выразительно закатила глаза, – с рассвета убежал на площадь Софии, поглазеть, чем закончится! И соседа с собой прихватил! К тебе тож колотились, а ты не откликнулся. Они плюнули, выломали из забора по жердине и припустили, только пятки засверкали!
– И мой туда же… и мой сказал, побегу смотреть, – послышались с разных сторон жалобные голоса. Лишившись защитников, окрестные дамы дружно сочли диковатого постояльца кирии Фисы своей единственной надеждой и опорой. – Ой, кирие, не бросайте нас! Мы боимся!
– А кто хоть бунтует? – попытался выяснить Дугал.
– Так Склир же! – обретя благодарного слушателя, женщины загомонили нестройным и визгливым хором, перебивая друг друга. – Вчера ликторы его отловили подле «Золотой луны», дома свиданий! А он, злая сила, нет чтобы миром сдаться, как даст кому-то из гвардейцев в ухо!..
– …Тут прохожие набежали, давай каменьями швыряться и кричать эпарху поношения!
– …Солдат поубивали – страсть! Склир под шумок улизнул – да шасть в Убежище! Ночь там просидел, под утро к нему сам кирие эпарх пришел. Увещевать, чтобы город не возмущал и покаялся…
– …Точно говорю, его резать собирались, прямо в церкви! А он выхватил меч и прикончил кирие Дигениса!
– Врешь!..
– Как же я вру, голова твоя пустая, ежели сегодня на рассвете они вышли из Убежища и вошли в Софию! А патриарх-то их благословил! Доколе, говорит, мы будем терпеть поношения от ничтожества в тиаре и его прихвостней? Это кирие Фокий про базилевса так сказал – венценосное ничтожество! Своей властью, данной от Бога, мол, низлагаю тебя, Андроник! И проклинаю на веки вечные!..