Время вестников
Шрифт:
– А где мальчишки? – поинтересовался кельт, поставив девушку на землю. – Опять где-то шляются?
– Сказали, пойдут с друзьями посмотреть на конийских сарацин, – леди Мак-Лауд очень старательно выговаривала норманно-франкские слова, как человек, осваивающий незнакомое наречие. На греческом она болтала столь бойко, что получивший неплохое лингвистическое образование Гунтер затруднялся переводить.
– Так сарацины уже отбыли, – общество чинно расселось у чадящего костерка. Насаженный на вертел баран – вернее, ягненок – капал жиром в огонь и пах так, что урчало в желудке. – Скорбеть о потерях и своем безрассудстве. Гуннар, ты ничего не слыхал касательно того, когда нас опять погонят в дорогу?
– Дня через два или три, – германец припомнил беседы
– В Киликии сейчас тепло, – мечтательно протянула Агнесса. – Сады цветут…
«И где-то бежит к морю маленькая речка Салеф, – мессир фон Райхерт вспомнил виденную в одном из исторических трудов фотографию обшарпанной средневековой фрески, изображавшей кончину Барбароссы через утопление. Художник нарисовал перевернутого вниз головой императора в волнах и ангела, доставляющего на небо младенца – символ души Барбароссы. – Может, нам нужно глаз не спускать с императора? Или пусть все идет своим чередом? Раз это не тот 1190 год, может, здесь Барбаросса вовсе не тонул, а добрался до Святой Земли? Черт, что-то я совсем запутался… Может, рассказать все Дугалу – все, как есть, с самого начала, с августа прошлого года? Поверит, не поверит? Раз он тутошний конфидент и шпион – во что плохо я верю, хоть режьте меня… – то наверняка разбирается в этой пресловутой Большой Политике намного лучше нас с Мишелем. Но можем ли мы ему доверять? Гай рассказал о своем путешествии через Европу, а кельт ни словечком ни обмолвился. И чем занимался несколько седмиц в Константинополе, тоже умолчал».
В отличие от взрослых, способных потратить годы на бесцельную скорбь по утраченному, подростки любого века наделены полезной способностью быстро забывать былые горести. Особенно если взамен размеренной и упорядоченной жизни в императорском дворце жизнь швыряет их в клокочущий водоворот военного похода.
– Прошлого больше нет, – спокойно и серьезно втолковывала своим подопечным Агнесса. – И нас больше нет. Анна, Алексий и Давид Комнины умерли. Отныне мы – другие люди. Агнесса, Александр и Дэви. Я – жена Данни, вы – мои племянники, дети моего покойного брата. Мы идем вместе с франкским войском в Иерусалим. Вам придется научиться держать язык за зубами – если вы по ошибке проболтаетесь, нас всех могут убить. Новой базилиссе совершенно ни к чему наследники сверженной династии. Она отпустила нас, но ее слова вполне могут быть лживы, а ее соглядатаи – у нас за спиной.
Мальчики дружно кивнули. Рожденные в Порфире, одном из дворцов Палатия, они рано узнали, что такое месть базилевсов и как в Византии избавляются от неугодных. Им и Анне посчастливилось. Они уцелели и на свободе. Правда, ценой свободы стала невозможность вернуться в Константинополь и потеря законных титулов, но по молодости лет дети об этом не задумывались.
Мир оказался куда интереснее и занимательнее, чем они представляли. Наследники Империи редко видели собственных родителей, их воспитанием с рождения занимались сперва няньки, потом наставники и учителя. Теперь рядом с ними постоянно была Агнесса – спустя пару седмиц мальчики привыкли окликать бывшую базилиссу «тетушка Агнесса», и Данни – ее шумный приятель-франк, за которого она вышла замуж. Дугал придумал им новые имена, самоуверенно заявив, что его фамилия ничем не хуже и даже древнее императорской.
Больше никто не указывал им, чем им надлежит заниматься и как вести себя подобающим образом, не читал долгих нравоучений, не заставлял часами неподвижно стоять на непонятных и скучных церемониях. Бывшие принцы Византии вместе со сверстниками бегали между телегами и фургонами воинского обоза, восхищенно глазели на конный рыцарский строй, таскали воду и дрова для костра, учились ездить верхом и сражаться на деревянных клинках – жили, как и подобало детям своего времени. Стайки ребятишек обоего пола крутились повсюду, с воплями проносясь даже через императорскую ставку, играли в «крестоносцев и сарацин» и мечтали о том дне, когда очередной возникший на горизонте город окажется Иерусалимом.
Вдоволь наглазевшись на конийское посольство, разноголосая детская ватага побрела вверх по склону холма, решая, чем бы заняться. Кто предлагал сбегать к предместьям Коньи, кто – поискать трофеев на месте бывшей битвы у городских стен. Маленький Дэви украдкой потянул старшего брата за рукав, вполголоса напомнив:
– Пошли назад. Мы ведь обещали тетушке надолго не уходить и помочь собираться в дорогу. Сандри, я есть хочу!..
– А если Данни там воркует с Агнессой, и мы им помешаем? – здраво возразил подросток, чье имя, претерпев беспощадные сокращения, стало средним между франкским и греческим. – В прошлый раз он здорово рассердился…
– Так мы не полезем в фургон, – не отставал младший. – Скажем Лугареции, чтобы накормила нас, и пойдем дальше. Сходим к Конье, а? Может, отыщем чего-нибудь?
– Стой, – Сандри довольно заухмылялся, – вот куда мы наведаемся.
Он указал на большой светло-зеленый шатер, над входом в который висел щит с изображением крепости и солнечного диска.
Многочисленные друзья и знакомцы нового отчима с удовольствием привечали мальчишек, и мессир де Фуа не составлял исключения. Он частенько навещал их временное жилье в итальянском квартале Константинополя и всегда находил время поболтать с подростками – хотя Агнессе старый франк почему-то внушал опасение. Дэви собственными ушами слышал, как тетушка говорила об этом с Дугалом. Кельт отнесся к женским подозрениям скептически, заявив, якобы знает де Фуа без малого лет пять и не видит причин не доверять ему. Тогда Агнесса настрого велела мальчикам в присутствии кирие Ангеррана помалкивать о своем происхождении, ни в коем случае не упоминать Константинополь и стараться избегать любых расспросов.
Нанятые де Фуа слуги за время пути привыкли к внезапным появлениям мальчишек и без возражений пускали их в хозяйский шатер, с одним строжайшим условием – ничего не ломать и не портить. Однако сегодня незваных гостей перехватили у самого входа, не разрешив ворваться внутрь и многозначительно прошипев: «Господин занят. Обождите».
Дабы скрасить ожидание, мальчикам немедля сунули по огромной лепешке, свернутой кульком. Арабская кухня предписывала начинять лепешки мелко рубленым мясом и таким количеством острейших приправ, что поначалу франки принимали угощение за отраву. Комнины-младшие сперва наотрез отказывались от кушанья, высокомерно заявляя, что это – пища нищих простолюдинов и собак. Дугал добродушно высмеял их, обозвав малолетними воображалами, тетушка Агнесса удивленно подняла брови, а через пару седмиц путешествия по степям мальчики охотно набрасывались на все, что выглядело мало-мальски съедобным.
Прихватив угощение, братья обогнули шатер и уселись с подветренной стороны, на солнышке. Зеленый посекшийся холст за их спинами чуть вздымался и шелестел, изнутри доносились беседующие голоса. Старательно работая челюстями, дети не обращали внимания на разговор, скользивший невнятным шумом по краю сознания – пока один из беседующих не упомянул знакомое имя. Обтерев перемазанные в тесте и жире пальцы прямо о штаны, Сандри склонил голову набок и прислушался, уловив окончание фразы. Беседа шла на персидском, и подростку пришлось изрядно напрячь память, вспоминая начатки языка неверных.