Время, вперед !
Шрифт:
На стружках, со стружками в волосах, сидел, обхватив колени руками, Саенко.
Он сонно покачивался, устремив темно-лиловые глаза в окошко. Возле него валялась в стружках вынутая из тряпья тетрадь.
Он, плача и завывая, читал наизусть:
Закопали мать мою, старушку,
Мой папаша без вины пропал...
Дайте мне, товарищи, большую кружку,
Дайте мне скорей запить печаль!..
Его лицо истерически передергивалось; на губах, темных от анилина, дрожала пена.
Он обнял Загирова за шею, судорожно сжал и потащил к себе. Лицо татарина натужилось, глаза лезла на лоб, на лбу вздулись жилы. Он задыхался.
– Пусти, Коля! Пусти!..
Загиров рванулся и стукнулся спиной о ножку верстака. Верстак зашатался. С верстака полетела литровка.
Хозяин подхватил ее.
Без сапог, в старых казачьих шароварах с желтыми уральскими лампасами, в голубой ситцевой рубахе и жилетке, он подхватил литровку на лету ловким и крепким старческим движением темной, пористой, как бы пробковой руки.
Ласково усмехнулся в серебряную бородку.
– Полегче, ребятки; гуляйте полегче.
Темный свет окошка выпукло отражался в его коричневой апостольской лысине, окруженной старческими серо-желтыми волосами.
Единственный целый глаз смотрел кругло и пронзительно, как у петуха, в сторону.
Другой - был слепой, с белым, тусклым бельмом.
– Один глаз на нас, а другой на Арзамас, - хохотал, подергиваясь, Саенко,
Он тащил к себе голову Загирова. Он мял ее, обнимал, гладил, щипал волосы.
Трижды уже, отворачиваясь, лазил Саенко в свой потайной карман, и трижды хозяин ходил куда-то через двор по колено в бурьяне и возвращался с желтыми кислыми огурцами в руках и с раздутым карманом.
– Слушай меня, корешок, слушай меня, татарская морда!
– кричал Саенко, суясь мокрым ртом в ухо Загирова.
– Понимай меня!..
И он продолжал завывать:
Эх, был я мальчик с синими кудрями,
На строительство попал.
Сиротой остался бездомным,
Без вины, товарищи, пропал!
– Пусти, Коля, пусти...
– Полегче, ребятишки, полегче!
Стаканы валились с мокрого верстака.
Саенко кричал:
Стаканчики да гра-не-ные
Упали да со сто-ла-ла!
Пил Саенко. Пил набожно хозяин. Загиров сначала не пил, отказывался, жадно смотрел на огурцы.
– Пей, татарин, пей, корешок. Гуляй, не стесняйся. Не обижай меня. Меня каждый обидеть может. Я угощаю. Может, я свою судьбу прогуливаю!..
Он совал Загирову в зубы стакан.
За окном бежала синяя до черноты конопля.
Загиров, стиснув зубы, взял стакан. Он опустил в него пальцы и сбросил в сторону несколько капель. Зажмурился. Выпил. Потянулся к огурцу.
– Обедай, обедай, такую твою мать!
– хохотал Саенко.
Водка ударила Загирову в голову.
Он опять опустил пальцы в стакан, стряхнул на стружки и выпил.
Он подражал старым татарам. Аллах запрещает пить водку. В Коране написано, говорят старики, что в капле водки сидит дьявол. Но они были хитрые, эти старики. Они опускали в стакан шафранные пальцы и сбрасывали на пол каплю, ту самую каплю, в которой сидит дьявол. А остальные уже можно было пить безопасно.
Загиров пил натощак и быстро хмелел.
Ему захотелось рассказать дружку про хитрых стариков, про каплю, про дьявола и про Коран.
– Слушай. Коля, - говорил он, доверчиво разводя рот до ушей, до острых, глиняных, движущихся ушей, - слушай, Коля, что я тебе скажу. Как наши старики пьют, так непременно каплю сбрасывают. Ну, сбрасывают прямо пальцами каплю, потому что в той капле обязательно нечистая сила, то есть в той капле обязательно черт; такие хитрые у нас старики, и книга есть. Коран называется, понимаешь, Коля... Коран называется, старики говорят...
Саенко злобно смеялся.
– А, татарская твоя морда, понимаю, бога своего хочете обманывать.
– Бога не обманешь, бога не обманешь, - бормотал хозяин, крестясь в черный угол.
– Его не обманешь.
– Твой бог дурак, идеот, пить людям не позволяет, а наш бог - во, что надо, на большой палец, жри сколько хочешь! Не правда, хозяин?
Загиров миролюбиво ухмылялся:
– Зачем так говоришь, Коля? Наш бог, ваш бог, татарский бог, православный бог. Один бог у всех людей, один хороший бог у всех людей.
Он с радостным бессмыслием бормотал эти слова, много раз слышанные в детстве от разных людей. Он широко, нежно и робко улыбался.
LII
Хозяин надел очки. Он тянул с полки маленькую толстую книжечку в черном шагреневом переплете с золотыми словами "Духовные песни".
Он открыл ее и перекрестился.
– Блажен народ, у которого господь есть бог, - прошептал он, благолепно закрывая глаза.
И вдруг он вразумительно запел высоким, негнущимся, заунывным голосом:
Велика страна родная;
Как могучий богатырь,
Полушарье край от края
Охватила ее ширь.
Но к величию пространства
Возвеличь ее, благой;
Правдой первохристианства,
Жизнью истинно святой,
Силой духа, силой слова
Осчастливь судьбу Руси.
К высям царствия Христова
Мысль народа вознеси.
Хозяин поднял целый глаз к темному потолку и повторил с наставительным, углубленным выражением:
К высям царствия Христова
Мысль народа вознеси!
– А ты говоришь - ваш бог, наш бог!
– закричал Саенко.
– Наш бог вот какой, эх ты, татарская твоя морда.