Время золотое
Шрифт:
Звук пробурлил и умолк. Градобоев отшатнулся от черты, которую кто-то провел перед ним стеклорезом. Ушел, качаясь, в глубину эстрады, откуда наблюдали за ним испуганные глаза влюбленной женщины.
– Ты настоящий рыцарь! Настоящий Иван Великий!
Теперь на эстраде танцевала панк-группа «Бешеные мартышки», три шаловливые плясуньи в разноцветных колготках. Их лица были размалеваны краской, из-под мини-юбок выплескивались хвосты. Они скакали, делали сальто, гибкие, верткие и смешливые.
Мы безумные мартышки,У нас бритые подмышки.МыТанцовщицы задирали мини-юбки, выгибали спины, открывали выпуклые ягодицы, на которых был запечатлен портрет Чегоданова. Толпа свистела, хло пала, поощряла проказниц. А те скакали, ходили колесом, маленькие, гибкие, неутомимые.
Градобоев испытывал торжество. Он был властелин, кудесник, бесстрашный оппозиционер, который сумел разбудить сонные души, оттеснить утомленных и блеклых вождей оппозиции, нанести удар в самое сердце неповоротливой и ленивой власти. Пресыщенная, безнаказанная, власть собиралась в очередной раз праздновать победу над изнуренным и понурым народом. Теперь эта власть ошеломленно и тупо взирала, словно бык, получивший удар кувалдой. Со своими армиями и полицией, банками и корпорациями, ядовитыми телеканалами власть была бессильна перед легким нажатием клавиши, которая включала таинственную музыку, рассылала незримые позывные, собиравшие на площадь тысячи протестантов. И вот они, молодые и талантливые, веселые и непреклонные, явились, чтобы услышать своего кумира, показать ненавистным кремлевским зубцам свои стиснутые кулаки.
Градобоев почувствовал, как могучая и слепая стихия, веселая и страшная, упоительная и роковая, подхватила его и вынесла к микрофону, на самый обрез эстрады. Площадь взорвалась ликованием, замерцала бессчетными вспышками, заволновалась флагами. Он был любим, был долгожданный пророк, неподкупный и бесстрашный воитель.
– Настал наш час – час непокорных! Час бесстрашных! Час патриотов! Нам не нужен президент-землеройка, который подгрыз все живые корни страны! Нам не нужен президент-червяк, источивший волшебное яблоко русской жизни! Нам не нужен Чегоданов, который, как моль, проел все ткани народной жизни! Нам нужен другой президент!
– Гра-до-бо-ев! Гра-до-бо-ев! – ревела площадь.
Он чувствовал единение с тысячами обожавших его людей. Он чувствовал свою уникальность, неповторимость, свое предначертание, свою грозную и восхитительную миссию, которую возложила на него судьба. Он воздел кулак, обращая лицо к Кремлю:
– Чегоданов, ты слышишь меня? Выходи на бой! Я сорву с тебя твой черный пояс, и все увидят, что это корсет от грыжи!
– Гра-до-бо-ев! Гра-до-бо-ев! – грохотала площадь.
– Люди, верьте мне! Я пойду до конца! Поведу вас к победе! Мы соберем наш митинг на Ивановской площади и назовем имя нашего президента!
– Гра-до-бо-ев! Гра-до-бо-ев!
Он испытывал сладость и муку. Сердце стало огромным и любящим. В горле клокотали колокольные звоны. В глазницах копился свет. Он смотрел на темное московское небо, под которым сияли соборы Кремля, бежали огни по Каменному мосту, волновалась черная площадь. И в небе возникла серебристая точка. Малая лучистая звездочка. Приближалась, росла. Превращалась в бриллиант, который, как око, взирал на него из небес. Выбрал его единственного из миллионов людей, устремил на него свои божественные лучи.
Градобоев смотрел на бриллиант, зная, что это знамение, предсказывающее ему ослепительную
– Гра-до-бо-ев! Гра-до-бо-ев! – ликовала площадь.
Он покинул эстраду. Окруженный охранниками, протиснулся сквозь толпу репортеров. Уселся в «мерседес», в теплый душистый салон, где ждала его любимая женщина. Поцеловал ее жадные жаркие губы.
ГЛАВА 2
Премьер-министр Федор Федорович Чегоданов, экс-президент и новый кандидат в президенты, решивший после четырехлетнего перерыва снова вернуться в Кремль, находился в своем кабинете в Доме Правительства. Когда-то, в кровавом октябре девяносто третьего, когда танки стреляли по осажденному Дому Советов, сюда, в кабинет, залетел снаряд и расплющил баррикадника, превратив его в огромную кровавую кляксу. Это кровавое пятно на стене тщательно соскабливали, закрашивали, покрывали слоем белоснежных обоев. Но пятно упорно проступало, как тени испепеленных людей на фасадах Хиросимы.
Теперь, окруженный советниками, помощниками, членами избирательного штаба, Чегоданов наблюдал по монитору митинг на Болотной площади. Черная, казавшаяся необъятной, толпа колыхала знамена, плакаты, неистово и страстно скандировала:
– Гра-до-бо-ев! Гра-до-бо-ев!
Изображение на монитор поступало с вертолета, и открывалась вся устрашающая грандиозность митинга, переполненная площадь, набитые людьми набережная, окрестные улицы, Каменный мост с мерцающими огнями машин. Другие изображения приходили с телекамер, расставленных в разных местах площади, и тогда были видны молодые веселые лица, плакаты с карикатурами на Чегоданова, хлесткие надписи: «Вор должен сидеть не в Кремле, а в тюрьме», «Чегоданов – Магаданов», «Страна Чегодания». Телекамера нацеливалась на трибуну, где сильный, подвижный оратор мощно двигал спортивным телом, возносил кулак, выдыхал металлические рокочущие слова, от которых площадь плескалась, ходила ходуном, восторженно ревела.
Чегоданов сжал ручки кресла тонкими цепкими пальцами. Наклонил вперед заостренную, с редкими волосами голову. Стиснул губы трубочкой, как всегда в минуты душевного напряжения. Не мигая, выпуклыми голубыми глазами гипнотизировал монитор, стараясь поймать взгляд бушующего на эстраде оратора. Окружающие члены штаба сравнивали яростного тяжеловесного Градобоева с невысоким, изящным и легким Чегодановым. Упрямый, бычий напор оппозиционера с манерой Чегоданова тушеваться, уходить от прямых столкновений, уступать пространство сопернику, чтобы внезапно, со стороны, нанести ему разящий удар. Сравнивали молодой азарт и бесстрашие оппозиционера, его честолюбивый натиск, огненное красноречие трибуна с вкрадчивой осторожностью Чегоданова, его нелюбовью к публичным выступлениям, которым он предпочитал ироничные высказывания в узком кругу журналистов.
Клокочущий на трибуне оратор вызывал в Чегоданове острую неприязнь, мучительную ревность, чувство опасности, с которой Чегоданов прежде не сталкивался и которую рождала черная гигантская толпа, бог весть откуда взявшаяся. Казалось, ее выдавила из московских домов неведомая сила. Эта черная влажная мякоть была добыта из камня, переполняла площадь, как виноград переполняет давильню. Происходящее ничем не напоминало прежние тщедушные митинги оппозиции, которые рассеивались малыми силами полиции. Все негодующие протестанты помещались в десяток полицейских фургонов. Явление этой громадной толпы было внезапным, ее не предвидели, о ней не предупредили спецслужбы, и Чегоданов чувствовал себя обманутым. Чувствовал загадочную реальность, перед которой были бессильны прежние, испытанные технологии. Появился противник, обладавший неизвестным оружием, превосходившим все, имевшиеся в арсенале, средства.