Всадник Мёртвой Луны 003 ("Бойня")
Шрифт:
Стараясь не взглянуть ему в лицо, Владислав, склонившись над телом, взял со стола кинжал, извлёк его из ножен, ещё раз подивившись тому, насколько легко плотно сидящее в них лезвие выходит наружу, отложил ножны обратно, и, аккуратно примерившись, осторожно опустил клинок на вздымающуюся грудь, зажав рукоять в левой ладони, и - постаравшись, при этом, попасть иглообразным кончиком в межреберье.
У них в школе разумеется были занятия по строению человеческого тела - как же без этого, но всё же, практически, он не очень ясно себе представлял, где совершенно точно у живого человека может находиться сердце. Впрочем,
Клинок, к его немалому изумлению, вошёл в тело необыкновенно легко, весь провалившись внутрь, пока не уткнулся во что-то твёрдое - то ли в ребро с другой стороны грудины, то ли, даже, в лавочную доску. Весельчак глухо закричал, выгибаясь дугой на лавке, и отбрасывая его от себя вскинутыми руками. Как только клинок крепко зажатого в ладони кинжала выскочил из прокола, прямо в лицо Владиславу ударила тугая тонкая струйка крови - так что он лишь едва успел зажмурить глаза. Тело Весельчака с грохотом обрушилось под стол с лавки, и продолжало биться там в судорогах. Тяжёлый, утробный хрип, впрочем, быстро затих, и тело перестало шевелиться.
Владислав ошеломлённо протёр лицо правой ладонью. Рука была испачкана в алой суковице, а ресницы липли при попытке сморгнуть. Борода также была вся в этой густой, липкой, пронзительно пахнущей жидкости. Пламя свечей потревоженное падением тела, всё ещё металось тревожно по комнате. Владислав растерянно взглянул на лезвие кинжала. И убедился, что и здесь кончик был обломан неровным, зазубренным изломом с острыми краями. Он бросил кинжал на пол, и поскорее побежал на кухню - умыться.
Там он, уже под другим умывальником, долго тёр лицо мылом и губкой, но на белой поверхности полотенца, когда он его вытирал насухо, всё же таки остались светло-алые разводы.
Когда он возвратился в трапезную, то в нём что-то как бы надломилось, но, при этом, и затвердело, сделало его гораздо менее чувствительным к том, что он сейчас должен был продолжить.
Следующий, за которого он взялся, был один из степняков. Тут Владислав уже действовал гораздо осторожнее. Он сильно зажал тело ногами, сев на него - так, чтобы оно не вскинулось бы в судороге, тщательно соразмерил силу удара - настолько, чтобы кинжал, пройдя сердце, не пронзил бы тело насквозь, и был предельно осторожен, дабы вновь не получить в лицо струйки крови из раны. Разум его заледенел, и он действовал с отстранённостью и чёткостью мастерового, последовательно обрабатывающего своим инструментом неодушевлённые предметы.
Единственный, над кем он всё же, под конец, заколебался на момент, оказался Ладненький. К Ладненькому он приступил уже напоследок, когда со всеми остальными было покончено. И тут у него в горле прямо слёзы стали комом. Ладненький лежал на скамье, на левом боку, свернувшись клубочком, подложив под голову кулак, и лицо его было совершенно по детски счастливо и безмятежно. Он тонко посапывал, слегка шевелил во сне губами, и какая-то совершенно обезоруживающая улыбка постоянно проскальзывала на его устах.
Но приступивший к Ладненькому Владислав был уже совсем не тем Владиславом, который расстёгивал пояс у Весельчака, всё ещё содрогаясь от мысли о том, что ему предстоит вот сейчас так запросто, расчетливо и совершенно беспощадно лишить жизни совершенно беспомощного человека. За ним стояло уже семь только что отнятых жизней, и он вполне ясно осознавал, что проснувшийся Ладненький будет, после всего произошедшего, для него попросту смертельно опасен.
Он всё ещё мучился, всё ещё чувствовал в груди странную раздвоенность, и жалость, гнетущая сердце его тяжкой мукой, всё ещё слабо пробовала остановить руки его, раздевающие беспомощное тело бывшего денщика уже мёртвого командира, но - расчетливый удар правой ладони по рукояти кинжала покончил одновременно и с жалостью, и с этой его раздвоенностью, закрыв в его сердце путь всякой мятущейся слабости разом, и - возможно уже навсегда.
В свете пляшущих языком пламени он стоял посреди трапезной, в которой он оставался теперь единственным, ещё живым среди груды мёртвых тел, и внимательно, зачарованно изучал лезвие последнего кинжала, с обломанным остриём. При этом он думал, с определённого рода усмешкой, что вот сейчас, пожалуй, Тайновед вполне мог бы гордиться последствиями своего воспитания - если б, конечно, смог бы его сейчас увидеть. Потом он положил проклятый клинок на стол, аккуратно застегнул на Ладненьком пояс, перехватил тело за его петлю, перекинув через плечо, и - поволок к выходу из трапезной.
Под подошвами его сапог хлюпала и липла кровь, которой здесь был уже покрыт весь пол, и ноги всё время пытались разъехаться на скользких досках. Он истоптал этой кровью даже плиты двора, по которым он совершил немало хождений, перетаскивая тела к лестнице, ведущей на третий этаж, и складывая их возле неё. Одежды на мертвых также буквально пропитались кровью, и падающие капли её тянулись за ним по пятам, по каменным плитам пола в башне, аж на второй этаж. Да и его собственная одежда также, под конец, вся также пропиталась липкой, красной суковицей. Передохнув немного, он зажёг новый факел, и отправился осматривать предстоящий ему дальнейший путь.
Коридор на третьем этаже шёл, от лестницы, через всю башню, и упирался в такую же прямую лестницу, уводящую на следующий этаж башни. С противоположной же стороны - прямо в стене башни, были встроены тяжёлые, чёрной бронзы, двустворчатые двери, покрытые резьбой и барельефами, рама которых сверху венчалась аркой, украшенной резьбой, и увенчанной надписью на языке Древнего Запада, гласящей о том, что там, за дверью, находятся места вечного упокоения. По обе стороны коридора шли позолоченные деревянные двери. Но Владислав сейчас даже не стал любопытствовать о том, что именно находится за этими дверями. Единственное, что ему сейчас хотелось - так это как можно скорее покончить со всем этим, и провалится в целительное беспамятство сна.
Оставив горящий факел в конце коридора, он зажёг от него новый, и, с усилием открыл тяжёлую дверь, ведущую к местам вечного упокоения. За дверью оказался каменный проход, видимо - протянувшийся в воздухе подвешенным каменным туннелем, ведущий из башни к телу горы, возвышавшейся за нею. Пройдя по проходу, Владислав обнаружил точно такую же дверь, за которой ему открылось обширное, вытесанное в толще скалы помещение, протянувшееся поперёк прохода. Оно было в два ряда уставлено каменными погребальницами, с которых кто-то, в незапамятные времена, посрывал тяжёлые каменные крышки, лежавшие тут же, рядом с погребальницами.