Всадник с улицы Сент-Урбан
Шрифт:
На Отце Хоффмане лица не было. Он тряс головой, дергал себя за волосы. А дождавшись полдня, призвал любимого белого негра преломить с ним за рабочим столом хлеб с творожком и йогурт. Сидели, листали гроссбухи. Сверились и с законами, когда нужные книги им были доставлены.
— В наших рядах змеюка, Гарри. Так что ты — того… Поглядывай, ладно?
И наступили времена тревоги: Отец Хоффман стал все чаще останавливаться у автомата с газировкой, обозревать паству, всматриваясь в каждого и пересчитывая про себя дары, которыми осыпал их — займы и талоны на обед, премии и оплаченные отпуска, пенсионные отчисления и яства на ежегодной корпоративной пирушке; стоял и мучился, пытаясь разгадать, кто от него отрекся более чем трижды. Который —
Однажды Гарри, не предупредив Хоффмана, остался в обеденный перерыв на рабочем месте, а выйдя, обнаружил начальника за странным занятием — тот шастал там и сям, склонялся над мусорными корзинами, шуровал в портфелях и рылся в ящиках столов.
— Гарри, люди приходят к нам с самым сокровенным. Нам доверяют. Но где-то среди нас засел стукач, змея подколодная, крыса, ублюдок, каких свет не видывал, и, когда я найду его, я ему кости переломаю.
Разделавшись на сегодня с работой, фотограф-любитель Гарри Штейн отправился в Сохо, где пошел по книжным лавкам, не опускаясь на сей раз до разглядывания упакованных в целлофан журналов, прицепленных к стенду бульдожьими прищепками, и на отсмотр стриптизных роликов времени не тратя, в каждом магазинчике сразу приступал к главному — кивал, ему кивали и приглашали в заднюю комнатку, где давали рыться в коробках на низеньком столике. Связанные. В необычайных позах. В резиновых одеяниях. Порка. Потом, когда до занятий оставалось еще около часа, прокинул стаканчик в «Йоркминстере», после чего, для смеху притворившись скромным дурачком, зашел в «Тратторию Терраццу» и попросил надменную девицу за стойкой оформить заказ стола на восемь персон с девяти вечера.
— Невозможно, — спесиво обронила та, на что Гарри, озадаченный донельзя, вынул листок с записью и, заикаясь, уточнил, действительно ли это «Т-т-траттория Террацца».
— Да, конечно.
— Меня прислал мистер Шон Коннери [217] . Я его шофер.
— Ах вот как… Ну, тогда…
Все еще притворяясь, будто читает по бумажке и нарочно уродуя французский, он добавил, что понадобятся четыре бутылки «Шато Марго», которые надо открыть в восемь сорок пять, чтобы подышали, и gateau — ну да, ну да, торт с тридцатью восемью свечками. Вас это не очень затруднит?
217
Томас Шон Коннери (р.1930) — шотландский актер, исполнитель роли Джеймса Бонда.
Затем Гарри спокойно огляделся в поисках будки с работающим телефоном, вытащил маленькую черненькую книжечку и нашел там ни в какие справочники не внесенный номер кинозвезды, которая заставила его нынче утром бегать под дождем…
— Это ты, душечка?
…за двумя билетами в театр, пока она, скрестив бритые ноги, ждала аудиенции у Отца Хоффмана, как ждут, чтобы предстать пред очи Его Святейшества Папы.
— Здравствуй, милашка!
— Рада вновь слышать ваш голос. — Ответ проникнут холодом, но и страхом тоже. — Только, видите ли, мой телефон теперь прослушивает полиция.
— Ну, так я сразу тогда скажу, зачем звоню. Как ты насчет того, чтобы мне прямо сейчас заскочить к тебе и как следует отлизать. То есть так, как тебе еще не лизали. До кости!
— Я специально не вешаю трубку. А вы продолжайте. Каждая ваша мерзость прослушивается.
— Ну, в смысле, если тебе уже можно. После аборта. Потому что мне совсем не улыбается выплевывать нитки от швов! — С тем он, довольно усмехаясь, и шваркнул трубку.
Время-то вышло: пора на курсы, так что Гарри, подхватив сумку с фотографическим снаряжением, устремился в учебную студию, располагавшуюся на первом этаже в здании Академии изобразительных искусств, коей он был давнишним членом-корреспондентом.
Сэмми.
Джейк предвкушал, как, когда врач провозгласит Нэнси несомненно беременной — причислит ее, так сказать, к лику, — она сразу станет неземной, похоть будет бежать ее, а он, внимательный, заботливый, чтобы не сказать самозабвенный…
«Не бери в голову, дорогая. Все как-нибудь само образуется… и в свой срок выскочит!»
…выкажет всю огромность своей любви, окружив жену нежностью взамен страсти, сделав ее скорее объектом обожания, нежели сосудом греха.
Черта с два!
Вместо того чтобы наполнить Нэнси святостью материнства, вспухающая ее утроба вдруг пробудила в ней распутницу. Так что подвижка пошла не в сторону Пречистой Девы, а в направлении верховной жрицы Храма Сладчайших Отверстий. Сексуальной акробаткой, вот кем она стала! И невзирая на свое положение, даже когда каменно-твердые груди начинали уже источать сладковатую субстанцию (отчего он сделался еще более пылким любовником), она, всецело предаваясь наслаждению, тянулась к нему каждую ночь. Шаловливыми пальчиками. Грудями, от прикосновения к которым все вставало. Языком, пробуждавшим его, уже полумертвого, к новой жизни. И ошалелый Джейк, возбужденный до всяческого небрежения состоянием зародыша, доводил ее до кульминации, до взаимного взмывания и парения, а о том существе, что плавает у нее внутри, они вспоминали после.
Сыну-то каково! Хорошенькая инициация, думал Джейк и, закурив, осведомлялся, как она, в порядке ли, не был ли он грубоват. Ничего себе «грубоват»: долбил бедненького своим тараном, как спятивший козлище. И тут же в воображении возникала мучительно-наглядная картина: его мальчик, его кадишл [218] , рождается с дыркой в черепе, на всю жизнь изуродованный вмятиной от головки отцовского члена. Этакая укоризна пополам с уликой. В другом кошмаре он наклоняется лизнуть ее нижние губки, дразнит их, покусывает, и вдруг… здрасьте пожалуйста, оттуда нос торчит! Привет-привет! Или высовывается маленькая, несказанно нежная ручка, да как ткнет ему пальчиком в глаз. Привет-привет! Или отходят воды, и Джейк ими к чертовой матери захлебывается. А ведь ты заслужил такой конец, сатир несчастный! Или вот: дрожа и сотрясаясь в судорогах оргазма, она и впрямь выталкивает из себя младенца, выбрызгивает его через всю комнату в клочьях последа и потоках кровищи. А мне тогда как быть? — задумывался он. Ведь я даже не знаю, как перевязывают пуповину. А упаду в обморок — она останется без помощи!
218
Сыночек (идиш). Тот, кто по тебе прочтет кадиш, то есть заупокойную молитву.
Развеять эти его страхи Нэнси не спешила, зато однажды, чуть отдохнув от страстных утех, вдруг говорит:
— Дай руку!
— Что опять случилось?
— Чувствуешь, как он там возится?
— Да, — сказал он, отдернув руку как ошпаренный.
— Экий драчун, а?
Драчун? Бедный мудачонок там задыхается в моей сперме!
— Может быть, нам пока… воздержаться? Ну, в смысле, пока ты не эт-самое.
Когда Нэнси была на восьмом месяце беременности, проездом в Лондоне оказались Дженни и Дуг — по пути в Танжер на конференцию «Телевидение и развивающиеся страны».
— А ведь мы не виделись с тех самых пор, как Додик помог с постановкой вашей пьесы в Торонто, — сказал при встрече Джейк. — Жаль, что тогда все как-то не в ту степь пошло. Нет, в самом деле. По-моему, критики ругали ее напрасно.
— А меня так это даже ни капельки и не удивило. Их ведь ничто не задевает так, как правда и глубина. Однако надо отдать должное Кравицу: он изо всех сил противился коммерческому давлению, кто бы ни пытался — режиссер ли, Марлена… Он не давал им изменить ни слова!