Всадники ниоткуда(сборник)
Шрифт:
— Они где-то здесь, — сказал сержант: ветер донёс к нам его слова. — Попробуй по стенке!
Грохнули автоматные очереди, одна… другая… Пули не задевали нас, скрытых за выступом стены, но свист их и скрежет о камень, стук отбитых кусков штукатурки и кирпича и тяжёлое дыхание трех человек, зажатых в потный клубок в темноте, были нелёгким испытанием даже для крепких нервов. Я очень боялся: вдруг толстяк сорвётся, и легонько сжал ему горло. Пикнет, думаю, — нажму посильнее. Но выстрелы уже гремели на противоположной стороне улицы, полицейские простреливали все подъезды и ниши. Однако не уходили: у них был инстинкт ищеек и собачья уверенность в том, что дичь всё равно никуда
— Пистолет!
Я не сделал бы этого в нормальном городе с нормальными полицейскими даже в аналогичной ситуации, но в городе оборотней все средства годились. Поэтому рука без трепета нашла в темноте протянутую мне сталь митчелловской игрушки. Осторожно выглянув из-за выступа, я медленно поднял её, поймал в вырез прицела щекастую морду сержанта и нажал на спусковой крючок. Пистолет коротко грохнул, и я увидел явственно, как дёрнулась голова полицейского от удара пули. Мне даже показалось, что вижу аккуратную круглую дырочку на переносице. Но сержант не упал, даже не пошатнулся.
— Есть! — радостно воскликнул он. — Они за углом прячутся.
— Промазал? — горестно спросил Митчелл.
Я не ответил. Готов был поклясться, что пуля угодила полицейскому оборотню прямо в лоб, — я не мог промахнуться: призы за стрельбу имел. Значит, эти куклы неуязвимы для пуль. Стараясь унять дрожь в коленях, я, уже не целясь, выпустил в щекастого сержанта всю оставшуюся обойму. Я почти физически ощущал, как пуля за пулей входили в ненавистное тело оборотня.
И опять ничего. Он даже не почувствовал, даже не отмахнулся. Может быть, внутри у него была такая же чёрная резина, как и та, у которой мы прятались?
Я бросил ненужный уже пистолет и вышел из-за угла. Не всё ли равно: один конец.
И тут произошло нечто — я бы не сказал, неожиданное, нет, — что-то уже давно начало изменяться в окружающей обстановке, только мы в пылу борьбы не обратили на это внимания. Воздух алел по малости, словно его подкрашивали фуксином, потом побагровел. Последнюю обойму я выпустил в сержанта, почти не различая его, как в дыму. А когда упал пистолет, я машинально взглянул на него и не увидел: под ногами был густой малиновый кисель, да и кругом всё было окутано таким же туманом. Только полицейские фигурки впереди тускло маячили, как багровые тени. А туман все густел и густел, пока наконец не уплотнился до такой степени, что казался уже не туманом, а жидкой овсянкой с клубничным вареньем. Однако ни движений, ни дыхания он не стеснял.
Не знаю, сколько времени он окутывал нас, — минуту, полчаса, час, но растаял незаметно и быстро. А когда растаял, нам открылась совсем другая картина — ни полицейских, ни домов, ни улицы, только кирпичная, выжженная солнцем пустыня и небо с высокими, нормальными облаками. Вдали темнела дымчатая лента шоссе, да на колючей проволоке перед ней висела вздёрнутая на дыбы злосчастная машина толстяка коммивояжёра.
— Что это было? Сон? — спросил он. Голос его от волнения прозвучал с неестественной хрипотцой, словно язык все ещё не повиновался ему: так учатся говорить люди, временно потерявшие речь.
— Нет, — я успокаивающе похлопал его по плечу, — не хочу утешать вас: не сон. Явь. И мы единственные её участники.
Я ошибся: не единственные. Нашёлся ещё свидетель, наблюдавший со стороны эту картину. Вернее, мы сами нашли его. Пешком через четверть часа мы добрались до мотеля — древнего, почерневшего от времени строения рядом с новеньким
— Дон? — неуверенно спросил он. — Откуда?
— Из самого пекла, — сказал я. — Из его земного филиала.
— Ты был в этом Содоме? — Он почти с ужасом посмотрел на меня.
— Был, — подтвердил я. — Все расскажу, только принеси чего-нибудь прохладительного. Если только ты не мираж.
Нет, он был не мираж. И виски со льдом тоже не мираж. И так приятно было присесть на ступеньках и услышать рассказ о том, как выглядел со стороны этот город, о котором ещё в Писании было сказано: «земля еси и в землю отыдеши».
Джонсон увидел его внезапно. Сидел, дремал, вдруг очнулся, посмотрел кругом и обмер: слева, где ничего, кроме ссохшейся глины, никогда не было, вырос город-близнец. Направо Сэнд-Сити и налево Сэнд-Сити. «Подумал было: конец света! Не пьян, а в глазах двоится. Ушёл в дом, вернулся — все то же: посреди я, а по бокам за милю два города-брата, как Содом и Гоморра. Не мираж ли? Бывает, пустыня всё-таки. А город-близнец тут как тут, не испаряется и не тает. И, как на грех, на шоссе ни одной машины. А потом вдруг стемнело, заволокло, туман не туман, дым не дым, словно туча на землю легла, как в ветреные закаты, оранжево-красная». Слушая рассказ Джонсона, я заметил, что цвета все видели при этом по-разному — туман то малиновый, то вишнёвый, то багровый, то алый. Но и он рассеялся, а тут и мы подошли.
Потом и Мария уже по-своему рассказала мне об этом тумане. Она действительно ждала меня, и платье на ней было такое же, как и у заводной куклы-призрака. Она же и сообщила нам, что произошло в городе. Об этом я не пишу — посылаю пару газетных вырезок. Вы лучше меня разберётесь в этой страхоте».
Я отложил последний листок письма и подождал, пока не дочитала Ирина. Мы посмотрели друг на друга и не нашли слов. Вероятно, каждый подумал: неужели наша обыкновенная земная жизнь может где-то соприкасаться со сказкой?
16. Москва-Париж
Вырезка из газеты «Сэнд-Сити трибюн», присланная Мартином, сообщала о следующем:
«Вчера в нашем городе наблюдалось любопытное метеорологическое явление. В половине восьмого вечера, когда по всей Стейт-стрит электрическим пламенем загорелись витрины баров и кинотеатров, город окутал странный багровый туман. Впрочем, некоторым он показался фиолетовым. Собственно, это был не туман, так как видимость даже на далёком расстоянии сохранялась отличной и все окружающее представлялось отчётливым и ясным, как летним утром в погожий безоблачный день. Правда, туман потом сгустился и стал похожим на обычный калифорнийский смог, хорошо знакомый каждому лосанджелесцу. У нас уверяют, что он ещё гуще лондонского. Как долго он уплотнялся и густел, никто точно не знает, вероятно, не слишком долго, потому что большинство опрошенных нами свидетелей утверждают, что туман почти всё время оставался прозрачным, только все окружающее — и дома, и люди, даже самый воздух — приобрело густо-малиновый, почти пунцовый оттенок, словно вы смотрели в очки с красными стёклами. Сначала люди останавливались, глядели на небо, но, не заметив там ничего особенного, спокойно продолжали свой путь. Не отразился туман и на посещении увеселительных заведений: там его попросту не заметили. Наблюдалось это явление около часу, после чего туман, если его можно назвать туманом, рассеялся и город приобрёл свой обычный вечерний облик.