Всадники ниоткуда. Рай без памяти. Серебряный вариант (сборник)
Шрифт:
Что же делать? Бежать сломя голову, запереться у себя в двойнике-снегоходе и чего-то ждать, пока окончательно не сойдешь с ума? Вспомнилось чье-то изречение: если то, что ты видишь, противоречит законам природы, значит, виноват и ошибаешься ты, а не природа. Страх прошел, остались непонимание и злость, и я, даже не пытаясь быть осторожным, пнул ногой лежащего. Он застонал и открыл глаза. Потом приподнялся на локте, совсем как я, и сел, тупо оглядываясь.
– А где же все? – спросил он.
Я не узнал
– Где же они? – повторил он и крикнул: – Толька! Дьячук!
Как и мне, ему никто не ответил.
– А что случилось? – спросил он.
– Не знаю, – сказал я.
– Мне показалось, что снегоход провалился в трещину. Нас тряхнуло, потом ударило, должно быть, о ледяную стенку. Я упал… Потом… Куда же они все девались?
Меня он не узнавал.
– Вано! – позвал он, подымаясь.
И снова молчание. Все происшедшее четверть часа назад странно повторялось. Он, пошатываясь, дошел до штурманской рубки, потрогал пустое кресло водителя, прошел в сушилку, обнаружил там, как и я, отсутствие лыж и саней, потом вспомнил обо мне и вернулся.
– А вы откуда? – спросил он, вглядываясь, и вдруг отшатнулся, закрыв лицо рукой. – Не может быть! Сплю я, что ли?
– Я тоже так думал… сначала, – сказал я. Мне уже не было страшно.
Он присел на поролоновый диванчик.
– Вы… ты… простите… о черт… ты похож на меня, как в зеркале. Ты не призрак?
– Нет. Можешь пощупать и убедиться.
– Тогда кто же ты?
– Анохин Юрий Петрович. Оператор и радист экспедиции, – сказал я твердо.
Он вскочил.
– Нет, это я Анохин Юрий Петрович, оператор и радист экспедиции! – закричал он и снова сел.
Теперь мы оба молчали, рассматривая друг друга: один – спокойнее, потому что видел и знал чуточку больше, другой – с сумасшедшинкой в глазах, повторяя, вероятно, все мои мысли, какие возникали у меня, когда я впервые увидел его. Да, в тишине кабины с одинаковой ритмичностью тяжело дышали два одинаковых человека.
3. Розовые «облака»
Как долго это тянулось, не помню. В конце концов он заговорил первым:
– Ничего не понимаю.
– Я тоже.
– Не может же раздвоиться человек.
– И мне так казалось.
Он задумался.
– Может быть, все-таки есть Снежная королева?
– Повторяешься, – сказал я. – Об этом я раньше подумал. А наука – это вздор и самоутешение.
Он смущенно засмеялся, словно одернутый старшим товарищем. По отношению к нему я и был старшим. И тут же внес поправку, как говорится:
– Пошутили, и будет. Это какой-то физический и психический обман. Какой именно, я еще не могу разобраться. Но обман. Что-то
Он понял меня с полуслова: ведь он был моим отражением. А подумали мы об одном и том же: уцелел ли при аварии микроскоп? Оказалось, что уцелел: стоял на своем месте в шкафчике. Не разбились и стеклышки для препаратов. Мой двойник их тут же достал из коробочки. Мы сравнили руки: даже мозоли и заусенцы у нас были одни и те же.
– Сейчас проверим, – сказал я.
Каждый из нас наколол палец, размазал кровь по стеклышкам, и мы по очереди рассмотрели оба препарата под микроскопом. И кровь у обоих была одинаковой.
– Один материал, – усмехнулся он, – копия.
– Ты копия.
– Нет, ты.
– Погоди, – остановил его я, – а кто тебя пригласил в экспедицию?
– Зернов. Кто же еще?
– А с какой целью?
– Выспрашиваешь, чтобы потом повторить?
– Зачем? Сам могу тебе подсказать. Из-за розовых облаков, да?
Он прищурился, вспоминая о чем-то, и спросил с хитрецой:
– А какую ты школу кончил?
– Институт, а не школу.
– А я о школе спрашиваю. Номерок. Забыл?
– Это ты забыл. А я семьсот девятую кончил.
– Допустим. А кто у нас слева на крайней парте сидел?
– А почему, собственно, ты меня экзаменуешь?
– Проверочка. А вдруг ты Ленку забыл. Кстати, она потом замуж вышла.
– За Фибиха, – сказал я.
Он вздохнул.
– У нас и жизнь одинаковая.
– И все-таки я убежден: ты копия, призрак и наваждение, – окончательно обозлился я. – Кто первым очнулся? Я. Кто первым увидел две «Харьковчанки»? Тоже я.
– Почему две? – вдруг спросил он.
Я торжествующе хохотнул. Мой приоритет получал наглядное подтверждение.
– Потому что рядом стоит другая. Настоящая. Можешь полюбоваться.
Он прильнул к бортовому иллюминатору, растерянно взглянул на меня, потом молча натянул копию моей куртки и вышел на лед. Одинаково приваренный снегозацеп и одинаково промятое стекло иллюминатора заставили его нахмуриться. Он осторожно заглянул в тамбур, прошел к штурманской рубке и вернулся к столику с моей съемочной камерой. Ее он даже потрогал.
– Родная сестра, – сказал он мрачно.
– Как видишь. Я и она родились раньше.
– Ты только очнулся раньше, – нахмурился он, – а кто из нас настоящий, еще неизвестно. Мне-то, впрочем, известно.
«А вдруг он прав? – подумал я. – Вдруг двойник и фантом совсем не он, а я? И кто это, черт побери, может определить, если и ногти у нас одинаково обломаны, и школьные друзья одни и те же? Даже мысли дублируются, даже чувства, если внешние раздражители одинаковы».
Мы смотрели друг на друга, как в зеркало. И может же такое случиться!