Всё, что должен знать
Шрифт:
Но сегодня я увижу его снова. Вдавливаю шершавую кнопку дверного звонка. Сколько раз мне еще придется стоять на этом столь знакомом и уродливом коврике «Welcome» перед одной и той же белой деревянной дверью? В каждом году есть двадцатое марта, а значит, каждый год я вижу этот дрянной коврик. Если бы в календаре не было двадцатого марта, не было бы и этого коврика в моей жизни. А вообще я очень рад, что день рождения у человека всего раз в году. Может, лет через двадцать, мы оба сойдемся на том, что приходить другу к другу на праздники не имеет никакого смысла. Праздников в году как минимум пять – мой день рождения и дни рождения всех членов его семьи. И это все, не считая Нового года, Рождества… В общем, мы в среднем видимся раз в месяц. Это очень много потерянных вечеров. Вернее, потерянных вечеров у меня много и по собственной вине, но это не меняет сути дела. И вот сейчас снова двадцатое марта, и я в который раз рассматриваю этот коврик перед входной дверью его дома, лишь для того чтобы не смотреть в дверной глазок. Точно так же, как я это делал и месяц назад, придя к дяде по другому, но, по сути,
– Здарова, племянник! How are you?
Дядя разговаривает со мной по-русски, но вопрос задал уже на английском. Я до сих пор пытаюсь отвечать на него, хоть и знаю, что эта фраза просто приветствие – формальность, – но, услышав ее, я всегда честно пытаюсь рассказать о своем настроении. Обычно меня сразу вычисляют как эмигранта.
Мы проходим внутрь дома, который чем-то напоминает сувенирный магазин: много хлама и никакого уюта. Бесчисленные статуэтки загромождают полки; предметы непонятного назначения заполоняют пол. Да, дядя достаточно зарабатывает для того, чтобы каждый день покупать очередную безделушку и при этом не обделять свою семью в других нуждах, поэтому его нельзя обвинить в том, что он тратит последние деньги на всякую дрянь. Но само барахло превратилось для него в единственный все подавляющий интерес. Когда дядя распаковывает очередную посылку с вещицей, его радости нет предела. Носясь пару часов с новинкой, он забывает о ней на следующий день, и ненужные больше вещи оседают пылью в квартире. Потоп вещей.
Почему нам так близок образ человека, буквально купающегося в богатстве? Многие из нас мечтали о ванне с вином. В диснеевском мультике Дональд Дак, дядя Дональда, Скрудж Макдак, плавает в бассейне из золотых монет. Неужто образ бассейна из вина или золота так нам близок, потому что это буквальная и простая метафора о «забвении» – утопить все в вине или в роскоши. Когда вокруг столько богатства, что места для других мыслей и ощущений не остается. Но золото тяжелее человека, а значит, человек будет постоянно всплывать, плавая в бассейне с золотой водой – как что-то ненужное. Быть слишком богатым – это когда богатство начинает избавляться от тебя самого. Вот и мой дядя слишком богат, а значит, теперь все его желания совпадают с возможностями потребления и исчезают, оставляя после себя пустоту, которую ему так и хочется заполнить какой-то другой вещью. На самом деле ему не так много платят – он типичный представитель верхушки среднего класса, но для самого себя – он слишком богат. Дядя не может справиться со своими деньгами, и они оккупировали все его внутреннее и внешнее пространство. Он испытывает потребность тратить, и с каждым годом ему все сложнее найти новую вещицу, которая принесет радость.
Мы впятером – я, двое детей и дядя вместе с мужем – садимся за стол и начинаем праздновать. На столе бездонная тарелка с жареными органическими крылышками и ножками. Дядя попросил именно это блюдо на день рождения. Я вспоминаю Эльзу со своей Африкой, и мне становится тошно – здесь явно больше еды, чем нам нужно. И мы точно так же, как и каждый раз, встречаясь за этим столом, не сможем съесть и половины. Потом муж, лицемерно причитая и расстраиваясь, что он приготовил больше, чем нужно, выбросит остатки еды в мусорку. Но в следующий раз приготовит не меньше, ибо он получает несказанное удовольствие от количества еды на столе, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести.
Переедание мне кажется бессмысленным. Ну хорошо, допустим, ты съел одну ножку, но зачем есть вторую, если ты уже съел одну? Там же тот же самый вкус! Чем второй кусочек отличается от первого, а третий – от четвертого? Не проще ли смаковать самый первый кусок подольше, тот самый, с которого все началось? Есть очень большая разница между удовлетворением желаний и получением удовольствия. Думаешь ли ты о том, что чувствуешь, улавливая ранее неизведанные тонкие ноты вкуса, или слышишь голос желания, который невозможно заглушить, диктующий съесть «еще вон тот кусочек». Ведь при удовлетворении одной потребности сразу рождается следующая. Тем более что иногда желание приятнее, чем эмоции при его исполнении. (Ах, хотел бы я вечно быть влюбленным в кого-то так, чтобы наша любовь была взаимной, но при этом чтобы никто из нас не догадывался о чувствах партнера. Чтобы мы никогда не произносили слова «пара», «брак». Остаться на лезвии неудовлетворенного желания, никогда не знать, кто мы друг для друга, что мы на самом деле думаем. В конце концов, многие по похожим причинам оттягивают
Во главе стола восседает дядя. По его правую руку – муж. Я – по левую. Рядом со мной – их сын. Ему девять. По диагонали от меня, налево, сидит их дочка лет пяти. Она прекрасно ходит (лучше, чем я), но родители до сих пор сажают ее в коляску, когда выходят на прогулку вчетвером. Сначала мне казалось, что они просто забыли о том, что маленький взрослый прекрасно ходит и по привычке продолжают ее возить. В конце концов, эта пара мало времени уделяет воспитанию. Но сейчас мне показалось, что дядя с мужем просто не хотят, чтобы их дети выросли, но они, взрослые, конечно, никогда в этом не признаются. Скорее всего, родители сами не отдают себе в этом отчета и продолжают сажать дочку в прогулочную коляску неосознанно. Есть идеальный образ: двое детей. Один постарше, другой в коляске. Выходные, поездки на океан. Машина, дом, собака. Образ счастливой семьи. Когда коляска станет ненужной – образ разрушится.
– Вчера я заказал новую видеокамеру для велосипеда, – говорит дядя.
Я, наверное, из любезности должен поинтересоваться, чем ему не подошла старая, и спросить про характеристики новой.
– Прекрасно! Ее завтра привезут? – спрашивает мужчина (еще одна его собственность).
– Да! – И еще один квадратный метр дома заполнится. – Так что, племянник, ты дописал диссертацию?
Я давно перестал объяснять кому-либо, чем я занимаюсь. Когда я допишу научную работу, ее сможет от силы понять человек тридцать – у остальных банально не хватит квалификации, ведь математики настолько разошлись по разным областям науки, что даже не могут общаться друг с другом, говоря на разных языках – алгебры, анализа, топологии… Последний, по общепринятому мнению, универсальный математик, Гильберт, умер в середине прошлого века. А сейчас, в XXI веке, многие мои коллеги с пренебрежением относятся к другим областям математики, как к чему-то ненастоящему, детскому или глупому. Те, кто занимается анализом, ругаются на алгебраистов как на зациклившихся на самих себе. Алгебраисты обзывают тех, кто занимается дифференциальными уравнениями, – «прикладными», что есть страшнейшее оскорбление для чистого, иными словами – абстрактного, математика. Вкратце: чем абстрактнее твоя наука, тем более «свободным художником» ты себя считаешь перед другими – большим творцом. Ты не возишься с «чиселками», как технарь, не считаешь, не программируешь, ища баги, как какая-то крыса, а разбираешься в структуре мироздания! Но, несмотря на уважение к абстракции, все дружно поносят математиков, занимающихся логикой, как самых абстрактных математиков, потому что уже и не считают их за математиков вовсе. Как-то раз на лекции я спросил у одного профессора, не использовал ли он случайно аксиому выбора в доказательстве, ведь очень важно понимать те аксиомы, которые были использованы, на что он ответил: «Давайте заниматься математикой, а не углубляться в философию». Ровно поэтому я понятия не имею, чем занимаются мои соседи по офису, но зато могу цитировать одного профессора в университете Токио. А из тех, кто поймет мою статью, захотят прочитать ее лишь человека три: я, мой научный руководитель и его будущий ученик.
Мой дядя тем временем засовывает уже лишний кусок курицы в рот. Уверен, что курица без ГМО.
Я ерзаю на стуле и не знаю, с чего бы начать разговор. Интересно, о чем эта пара говорит друг с другом наедине? О проблемах на работе? А может, они сплетничают? И то, и другое так скучно и пусто. Почему у них дома всегда включен телевизор? Даже когда мы сидим и отмечаем день рождения, он все равно мерцает где-то рядом. И зачем работает радио, если и так шумит телевизор? Пару лет назад я настоял на том, чтобы мы убрали посторонние звуки во время ужина. У дяди начался нервный тик…
– Давай заканчивай диссертацию и иди уже устраивайся работать в финансовую сферу. Тебе же ничего не платят. А мозги у тебя есть.
Жир капает дяде на штаны.
Как же я боюсь стать таким же, как он! Опухшим от комфорта, усыпленным потоками ненужной информации. Может быть, поэтому я отказываюсь дописать диссертацию и получить докторскую степень? Может быть, я специально пытаюсь стать неудачником, чтобы мне приходилось выживать, а значит, и жить. И я никогда не превращусь в тушу, сидящую напротив.
– Ты знаешь… Я сейчас пытаюсь писать.
Дядя чуть не подавился. Мне пришлось увидеть, как обслюнявленный кусочек курицы вылез из его рта, но дядя резким и уверенным движением языка вернул его обратно.
– Писать? Книгу, что ли? Но их же никто не читает. Тем более никто не платит.
– Кто-то читает.
– О, я знаю! Заведи видеоблог о своей жизни!
Видеоблог о своей жизни? Серьезно? Почему самые близкие люди оказываются самыми далекими?! Он же совсем не видит разницы между искусством и развлечением, между работой и призванием! Я не верю в то, что он мне родня. Я, наверное, приемный ребенок. Неосознанно начинаю сравнивать черты его лица со своими. Кто этот человек? Мы не можем быть родственниками.