Все, что мы когда-то любили

Метлицкая Мария

Свадебный стол был накрыт в маленькой гостиной пани Малиновски. Изнемогая от жесткого воротничка белой сорочки и тугого узла отцовского галстука, молодой муж был не в духе. Да и его юная жена мечтала об одном – поскорее скинуть неудобное платье и туфли, освободить из плена волосы и поскорее рухнуть в постель.

Гостей было немного: сосед, пекарь пан Ружинович с женой Софьей, соседка пани Ядя, старая дева с застывшим, словно мертвым, лицом. Мамина подруга Зузанна, бездетная вдова, и дальняя родня из Зеленой Гуры, двоюродный брат отца пан Влодимир с полной и одышливой

супругой пани Марией.

Проголодавшиеся гости нахваливали свадебный стол – кулинарка пани Тереза была замечательная. Только ни Анна, ни Марек ничего не ели – кусок не лез в горло. Анна плохо понимала, что происходит, – она вышла замуж и это ее свадьба? А Марек, красавчик Марек, мечта всех девчонок – теперь ее муж? Нет, невозможно! Ее бесценный, красивый, нежный и добрый Марек – ее законный супруг?

– Еще немного, – шепнула она, легонько пожав ему руку, – еще немного, и мы сбежим, слышишь?

Марек со вздохом кивнул и удивился:

– Как это так – сбежать с собственной свадьбы?

Но через пару часов молодая чета, нагруженная коробками с подарками и свертками с едой, заботливо собранной мамой, распрощавшись с гостями, выскочила на улицу.

Мама, прощаясь, плакала, и даже Амалия, обняв сестру, хлюпнула носом.

– Так странно, – сказала она, – что тебя теперь здесь не будет.

– Не горюй, – рассмеялась Анна. – Зато теперь у тебя будет только своя комната и глупая младшая сестра больше не станет хватать твои вещи и мешать тебе спать.

Такси подъехало к их новому жилью, к их первому дому – щедрому подарку пани Эстер.

Анна стояла в маленьком дворике и сквозь наплывшие сумерки пыталась разглядеть сад и дом, отвыкшие от людей. Здесь все лохмато, заброшено, все в разрухе – и покосившийся низкий забор, и беспорядочно и нахально разросшиеся цветы, и давно не стриженные кусты.

Пышные георгины, склонившие тяжелые, словно уставшие к вечеру головы. Темные кусты у забора, дикий виноград, оплетавший крыльцо и козырек над ним. Силуэт домика в глубине сада.

Анна и Марек поднялись по расшатанным, скрипучим ступенькам и открыли входную дверь – домик издал тихий и жалобный стон. Кажется, он был не рад новым хозяевам. Все правильно, он привык к одиночеству и тишине. А чего ждать от этих?

«А сколько здесь всего было, – подумала Анна, – смеха и слез, горя и радости». Когда-то здесь звучали детские крики и плач детей Томашевичей, тихие перебранки взрослых, раздавались звуки поцелуев, здесь страдали от горя и плакали от счастья и витали запахи пирогов и горячего глинтвейна. Здесь была жизнь. А потом все исчезло и замерло. Дом давно привык к одиночеству. А они пришли и побеспокоили его.

– Извини, теперь здесь будем мы, – обращаясь к дому, прошептала Анна. – И ты уж, пожалуйста, нас прими! Мы хорошие, правда, мы тебя не обидим.

Марек обнял ее за плечи.

– Даже мне страшновато, – поежился он.

– Не страшновато, а тревожно, – возразила Анна. – Ну ничего, дом привыкнет к нам, а мы привыкнем к нему. И постараемся ему понравиться.

Марек взял Анну за руку, и они вошли в дом.

Первое,

что они почувствовали, – запах сырости, старости, затхлости. Раскрыли окна. Постелили постель.

Продолжая знакомство, Анна бродила по домику – гладила стены, проводила ладонью по мебели, а дом поскрипывал, постанывал, кряхтел как старик, но ей казалось, что как-то по-доброму.

Кое-как разместив еду в стареньком, ворчащем и дребезжащем холодильнике, они наконец улеглись.

– Всё завтра, – прошептал Марек, уткнувшись ей в ухо. – Всё.

– Всё? – удивленно переспросила Анна, и они рассмеялись.

В ту ночь они сразу уснули – день был нелегким и бесконечно длинным. «Наверное, так у всех, – успела подумать Анна. – Не мы первые, не мы последние».

Утром их разбудили бесстыдно галдящие птицы и яркое, ослепительное, нагло рвавшееся в окна июльское солнце.

Анна вскочила с кровати, мельком глянула на крепко спящего мужа, счастливо улыбнулась и, как была, в одной ночной сорочке, босиком, выскочила на крыльцо. Солнце ослепило ее и, зажмурившись, она втянула в себя запахи буйно разросшегося сада и мокрой от росы травы.

Потянувшись окончательно, открыла глаза и замерла от восторга. Да, все было заросшим, неухоженным, диким: цветы, давно вырвавшиеся из огороженных клумб, старые, переплетенные кривыми, корявыми ветками вишни и яблони, которые давно следовало обрезать, изумрудная, влажная трава, бывшая когда-то аккуратным газоном, а теперь просто лугом, лужком с высокой и нежной травой. Яркие анютины глазки, фиолетовые, желтые, бордовые, проглядывали сквозь густые заросли. Алые георгины и разноцветные флоксы, розовые, малиновые, сиреневые и белые, пылали на солнце, источая неповторимый сладостный аромат. У калитки росла невысокая голубая елочка с мягкими, бархатистыми иглами.

«Господи, какая красота! – подумала Анна. – А мы еще сомневались! Какие же мы дураки! И самое главное, у меня снова есть сад! Мой личный сад, где я – полноправная хозяйка».

Поежившись от прохладной влаги, она прошлась босиком по мокрой траве и уткнулась лицом в соцветие флоксов.

«Я самая счастливая! – захлебнувшись в невероятном запахе, подумала она. – Самая-самая! У меня лучший на свете муж, самый прекрасный сад и скоро будет самый красивый и умный ребенок на свете. И наша любовь никогда не закончится. Потому что… Потому что такая любовь бывает нечасто».

Анна вернулась в дом. Марек по-прежнему спал, и она начала инспекцию дома уже при дневном свете.

Да уж… При дневном свете все было не так уж и радужно. Облупившаяся и пожелтевшая штукатурка, выцветшие и отошедшие от стен обои, желтые, в глубоких трещинах потолки, рассохшиеся, растрескавшиеся, скрипучие оконные рамы, облупившийся деревянный пол, покосившиеся, разбухшие двери. Массивный, старинный, покрытый толстым слоем пыли буфет, линялые, в густой паутине занавески, потертый, почти бесцветный ковер, шаткие венские стулья и овальный, покрытый серо-желтой скатертью обеденный стол. Когда-то за ним собиралась семья. Большая и дружная семья доктора Томашевича.