Всё, что помню о Есенине
Шрифт:
Было это в те дни конца 1923 года, когда Сергей собирался организовать группу крестьянских поэтов, встать во главе ее, и для подкрепления своей кандидатуры привез из Ленинграда Клюева. В описываемое утро я пришел в «Стойло», позавтракал и сел в уголке писать срочную бумагу в Наркомпрос. В кафе вошел Есенин с Михаилом Герасимовым, членом «Ассоциации вольнодумцев». Михаил был очень высокого роста, атлетического сложения, с красивым лицом и умными глазами. Он был основателем литературной группы «Кузница», и по его предложению эти литераторы на углу Тверской и Леонтьевского переулка, в бывшем помещении кондитерской Абрикосова открыли литературное кафе. По просьбе Сергея я рассказывал Герасимову,
102
С. Есенин. Собр. соч., т. 4, стр. 271
«Сцены в Кремле», пишет соавтор сценария, поэтесса Надежда Павлович, «арест и бегство Рыбинцева, должны быть отнесены главным образом к Есенину. Тут и поэтическая живописность, и дорогой Есенину Кремль, и, наконец, вся эта часть сценария идет под знаком есенинского «Преображения». [103]
Участие Сергея в «Зовущих зорях», первом сценарии, отражавшем Октябрьскую революцию, так же, как и в «Кантате», написанной в память бойцов, павших в борьбе за Советскую власть, лишний раз подчеркивает, что работа Есенина в подпольном кружке сытинцев помогла ему взяться за тему этих двух по существу партийных вещей. Это же потянуло его к Ленину, и он ПЕРВЫЙ из поэтов создал неповторимый образ великого вождя…
103
Надежда Павлович. Как создавался сценарий «Зовущие зори», — «Литературная Рязань», кн. 2, стр. 302–303
Я поздоровался с Сергеем и Герасимовым, они сели за столик. Есенин заказал себе и Михаилу завтрак и сказал;
— Ну, Миша, выкладывай все, как есть!
Поняв, что разговор будет по душам, я взял мою бумагу, чернильницу, ручку и хотел пойти вниз, но Есенин остановил меня.
— Я буду писать в нашей читальне! — заявил я.
— Сиди! — сказал он.
— Я же буду мешать, Сережа!
— Сиди, говорю!
Поняв, что он хочет иметь свидетеля предстоящего разговора, я остался и стал прислушиваться. Сперва Герасимов стал упрекать Есенина за то, что он опирается на Клюева. На это Сергей возразил: одно время за Клюевым шел он, Есенин, Орешин, Клычков и т. д.
— А теперь кто Клюев? — вскинулся Герасимов. — Как был, так и остался монархистом, черной сотней, сектантом, а в поэзии — комедиантом: революция ему нужна с божницей, с лежанкой и пасхальным яичком: «Христос Воскресе!»
— Это ты слишком!
— Ничего не слишком! — продолжал Герасимов горячо. — Привез его, чтоб все смотрели ему в рот. А рот у него поганый!
Официантка подала завтрак, и некоторое время оба ели молча. Потом Герасимов сказал:
— Зря ты все это затеял. Сам говорил, что ты не крестьянский поэт. А теперь, после «Москвы кабацкой», стал крестьянином? Да и грешки твои помнят.
— Это какие же?
— Писал стихи о царе.
— Я писал о царевнах. Они были попечительницами лазарета в Царском Селе. Я написал о раненых, а о царевнах две строчки. Начальник лазарета полковник Ломан велел о царевнах написать, как следует. А то пообещал отправить меня в дисциплинарный батальон. Прямо под немецкие пули. Вот и пришлось! А о царе — вот! — и Сергеи выразительно показал кукиш.
— Тебе же за эти стихи поднесли злотые часы с цепочкой!
— Улыбнулись они мне. Так и остались в лазарете. Хотел загнать — деньги позарез нужны были…
Этот разговор был прерван приходом писателя Марка Криницкого: он должен был читать лекцию, а ее запретили. Он просил Есенина помочь. Сергей стал читать план лекции. Герасимов попрощался, ушел. Мне пришлось спуститься вниз, напечатать письмо в Наркомпрос и заявление на имя начальника Главлита с просьбой разрешить лекцию члену «Ассоциации» Криницкому. Есенин подписал это заявление, и Криницкий, поблагодарив его, покинул «Стойло»,
— Слыхал, какие у меня друзья? — спросил Сергей.
— Слыхал и видал, — ответил я…
Пишу все это потому, что надо поражаться мужеству и стойкости в то время двадцатиоднолетнего поэта, который не написал оды царю, зная, что его могут отправить на фронт.
Благое дело совершил бы литературовед П. Ф. Юшин, если бы вместо спора с В. А. Вдовиным о стихотворении «В багровом зареве» энергично и кропотливо изучил архивные документы, касающиеся работы Сергея в подпольном кружке сытинских рабочих. Убежден, что такие изыскания помогли бы П. Ф. Юшину и другим литературоведам совсем по-иному истолковать и юность Есенина, и его военную службу, и отношения с Клюевым.
Кстати, о Н. Клюеве. Трудно понять и оценить лукавого олонецкого дьячка, не повидав его, не поговорив с ним. И напрасно П. Ф. Юшин цитирует его стихотворение «Жильцы гробов», [104] где Клюев укоряет белогвардейцев «за оплевание Красного бога» и «кутейных змий» за молитвы о романовском доме, где снова бы «чумазый Распутин плясал на иконах и в чашу плевал». Напрасно П. Ф. Юшин укоряет Есенина за то, что он отрицательно оценивает «Песнеслов», называя Клюева врагом: кто-кто, а Сергей знал и понимал Клюева лучше и правильней, чем другие. Ведь не за положительное отношение к Советской власти в начале тридцатых годов Клюев был выслан в Нарым.
104
Н. Клюев. Песнеслов Кн. 2, стр. 181–183, 189
31 августа в газете «Правда» появилось письмо за подписью Есенина и Грузинова:
«Мы, создатели имажинизма, доводим до всеобщего сведения, что группа «имажинисты» в доселе известном составе объявляется нами распущенной».
Меня удивило, почему Сергей сперва настоял, чтобы я остался в группе, а потом поставил свою подпись под таким письмом. Грузинов же меня возмутил: он оставался в группе, бывал в «Калоше» и т. д. А, главное, никаким создателем имажинизма он не был. Может быть, он обиделся, что в сборнике «Имажинисты» не были опубликованы его уже напечатанные стихи, которые он предлагал. Мои сомнения разрешил сам Иван, который, завидев меня на Петровке, пошел навстречу, давясь смехом.
— Здорово мы вас наподдели? — спросил он.
Я объяснил, что он, Грузинов, числясь в группе, «распустил» сам себя.
— Печатать тебя у нас не будут! — добавил я.
— Я выпускаю сборник стихов в «Современной России».
— Это кооперативное издательство недолго проживет, — сказал я, — А что ты будешь делать потом?
В этот момент я не вытерпел и заявил Ивану, что на этот литературный трюк именно он подбил Есенина. Грузинов не возражал, самодовольно улыбаясь. Он пояснил, что трюк направлен против Мариенгофа, который вообразил себя вождем.