Все лучшие повести для детей о весёлых каникулах (сборник)
Шрифт:
Дальше, за деревцем, за двором, я привык видеть недостроенный дом с пустыми, незастеклёнными окнами – весь в деревянных лесах. Мне казалось, что дом этот строится всю мою жизнь. Его и правда начали поднимать много лет назад, а потом почему-то бросили. Об этом даже в газете статья была.
А в это утро передо мной было не окно, а белая стена, увешанная разными замысловатыми полочками и деревянными фигурками животных, как будто здесь устроили выставку нашего школьного кружка «Умелые руки». Всё это была дедушкина работа. «А с лобзиком – преотличнейший отдых, – ещё накануне
Окно было сзади, над головой. Мама никогда не разрешала так спать, говорила, что в голову надует. А вот дедушка (доктор!) сам предложил поставить раскладушку возле окна.
– Преотличнейшая будет вентиляция! – уверял он.
Дедушкина кровать была уже застелена. «Неужели так рано ушёл на работу?» – подумал я. Но тут же заметил висевшую на стуле самодельную палку, на которой были выжжены при помощи увеличительного стекла разные причудливые узоры.
Часы показывали семь утра. Это были самые обыкновенные ходики. Но дедушка вставил их в красивую резную оправу из дерева, тоже самодельную, так что виден был один только циферблат.
Мне показалось, что кто-то за моей спиной, крадучись, с тихим шорохом лезет в окно. Я быстро вскочил и увидел, как загорелая рука положила на подоконник две газеты и письмо. Газеты «Правда» и «Медицинский работник» были вчерашние. Я взглянул на письмо и тут же узнал крупный, аккуратный и разборчивый, как у девчонок-отличниц, мамин почерк. Письмо было адресовано Саше Петрову, то есть лично мне. Я хотел разорвать конверт, но тут послышался голос дедушки:
– Подожди, подожди! Давай марку исследуем.
Дедушка стоял на пороге по пояс голый и растирался мохнатым полотенцем.
Несколько минут он произносил одно только слово: «Хор-рошо-о! Хор-рошо-о!» Потом надел пенсне, взял у меня конверт и стал разглядывать марку.
– Да, ничего нет лучше утреннего обтирания! Так-с… – Он артистически ловко отделил марку от конверта. – Вообрази, все зубчики уцелели, все до одного! Плотина Днепрогэса! У меня ещё не было такого экземпляра.
С виду дедушка Антон был старик как старик (палка, пенсне, жилет с цепочкой), но в то же время в нём было много молодого, мальчишеского: он собирал марки, обтирался холодной водой, что-то выжигал, вырезал, выпиливал…
На полке стояли самодельные шахматы (тоже его собственной работы), в которые, как предупредил дедушка, мы обязательно будем играть, «потому что шахматы – преотличнейшая гимнастика для человеческих мозгов».
Спал дедушка на узкой деревянной кровати и укрывался одной только простынёй.
Пока дедушка одевался, я читал вслух мамино письмо:
– «Дорогой Саша! – писала мама. – Как только мы с бабушкой вернулись с вокзала, так сразу я села писать письмо. Ведь я забыла предупредить тебя о том, что Белогорка – очень опасная река. Там много ям и воронок. Так что, прошу тебя, не уходи далеко от берега…»
– А ты что, плаваешь плохо? – спросил дедушка.
– Да нет… Просто мама боится.
– «Боится»! – Он покачал головой. – Сама-то, поди, Белогорку нашу по десять раз переплывала. Забыла, что ли, как девчонкой была?
Я
– «Кушай в одно и то же время! – писала она. – Это самое важное. И ни в коем случае не пей воду из колодца!..»
Дедушка в это время сидел на кровати и, покрякивая, натягивал ботинок. Он так и застыл, пригнувшись всем телом к вытянутой ноге.
– Кушать в одно и то же время – весьма полезно. Присоединяюсь! Но в чём же, скажи на милость, колодезная вода проштрафилась? Преотличнейшая вода! Как врач рекомендую и даже прописываю! – И, продолжая натягивать ботинок, он проворчал: – Сама-то всегда к колодцу бегала! И никогда, слава богу, не болела.
Но самое неприятное в мамином письме было дальше.
– «Ты, Сашенька, гуляй, играй с товарищами, – писала мама. – Но в то же время…» – На этой фразе я споткнулся и замолчал: дальше мама писала о моей переэкзаменовке и о том, как упорно я должен пыхтеть над учебниками.
– Что там «но в то же время»? – спросил дедушка, надевая жилет. – Разобрать не можешь? У Марины ведь, кажется, каллиграфический почерк. Не скажешь даже, что докторская дочка.
– А у докторов разве плохие почерка? – спросил я с наигранным интересом, лихорадочно соображая, что же делать дальше.
– У докторов почерки прескверные: пишут истории болезни, рецепты – торопятся. Вот и выходят каракули. Дай-ка я тебе помогу разобрать.
– Да нет, уже всё понял, – остановил я дедушку. И стал горячо, прямо-таки вдохновенно сочинять: – «Но в то же время ты, Саша, должен заботиться о своём дедушке! Ты должен во всём помогать ему. Не забывай, что он уже старик…»
– Что, что? – насторожился дедушка и даже палкой слегка пристукнул. – Так прямо и написано: «старик»? Дай-ка я посмотрю!..
– Нет-нет, ошибся! – вновь остановил я дедушку. – Тут написано не «старик», а «привык»… Значит, так: «Не забывай, что он уже привык жить один, и поэтому не утомляй его, не шуми, не надоедай!»
Для правдоподобности я закончил письмо так, как закончила его сама мама:
– «Целую тебя, Сашенька. Поцелуй и дедушку. Я ничего не написала ему и о нём, потому что думаю послать ему завтра отдельное письмо…»
– Как же – ничего не написала? – удивился дедушка. – Ты ведь только что читал…
– Забыла, наверное, – предположил я. – Просто забыла.
И поскорей сунул письмо под подушку. Дедушка покачал головой и недовольно подёргал цепочку от пенсне:
– Да, память, поди, прескверная стала. Ей бы самой приехать сюда. Отдохнуть от шума, от города…
Дедушкина палка бойко пересчитала ступеньки крыльца и, прикоснувшись к земле, как бы потеряла голос.
Я остался в комнате один. И сразу, подгоняемый маминым письмом, решил сесть заниматься. Чтобы убедить самого себя, что заниматься буду очень серьёзно, я разложил на столе сразу две тетради, учебник грамматики и томик Гоголя. Я решил тренироваться на гоголевских текстах, чтобы было одновременно и полезно, и весело. К тому же учительница говорила нам, что у Гоголя попадаются фразы, очень трудные для двоечников.