Все люди — враги
Шрифт:
Он тихо запел «Wenn ich in deine Augen seh'!» на мотив, придуманный им самим, в нем было не больше пяти нот, но Тони все-таки гордился им. «Откуда вы черпаете ваши музыкальные идеи, мистер Кларендон?» — «О, они иногда приходят ко мне, когда я бреюсь, мадам».
Едва дойдя до конца рощи, он остановился как вкопанный, и сердце у него екнуло. Там, на низкой скале, сложив на коленях руки и глядя на море через золотисто-белые потоки ракитника и дрока, сидела Кэти. Она сидела полуотвернувшись, но ему не нужно было видеть ее лицо, чтобы узнать ее: его тело не забыло ее тела. Он сразу
— Кэти!
Она так задумалась, что не слышала его, и он снова окликнул погромче:
— Кэти!
Она стремительно вскочила, стиснув руки, и он с изумлением, а затем с мучительными угрызениями совести увидел, что глаза ее потемнели от ужаса.
— Кэти! Не пугайся! Это я, Тони. Я не хотел…
Наконец-то я нашел тебя!
Говоря это, он медленно подходил к ней, протягивая руку, как к испуганному зверьку, которого надо успокоить, а то он вот-вот бросится прочь. В двух шагах от нее он остановился, протянул к ней руки и сказал:
— Кэти, я приехал сразу же, как только узнал, где тебя найти.
Ужас в ее глазах исчез, но он видел, что лицо у нее совсем белое и что она вся дрожит.
— Тони! Любимый мой!
Он даже не заметил, как Кэти бросилась к нему, но почувствовал, как она вся прильнула к его груди, и все тело ее, казалось, приветствовало его тело в порыве желания, и радости, и восторга, — так обнимали женщины своих мужей, вернувшихся с фронта, и Тони когда-то смотрел на них и завидовал. Это было так непроизвольно, так естественно для женщины, у которой жизнь ее тела гармонично сочетается с духовной жизнью, что Тони показалось, будто эти тринадцать лет жизни в Англии отпали от него, как шелуха, и что он снова обрел себя. Они стояли молча. Тони чувствовал прикосновение ее свежей щеки к своей, чувствовал, как дрожит ее тело и сильно колотится сердце. Он сам дрожал с головы до ног, но уже испытывал чудесное ощущение отрадной близости, и кровь в его жилах начинала инстинктивно биться в унисон с ее кровью.
К его ужасу и отчаянию она вдруг разразилась слезами, стремительным, неудержимым потоком слез, вся содрогаясь от рыданий, как будто все муки, страдания и одиночество стольких лет наконец нашли себе выход. Тони, боясь вымолвить слово, нежно держал ее в объятиях и старался успокоить, крепко прижимая к груди. Он чувствовал, как ее слезы, сначала горячие, потом холодные, проникали сквозь его тонкую сорочку; но что в другой женщине раздражало бы его, казалось ему теперь естественным, ведь это была Кэти. Кому же ей выплакать свои слезы, если не ему?
Наконец она немножко утихла, но все еще продолжала всхлипывать, глубоко и часто, как обиженный ребенок, и не могла выговорить ни слова. Тони мягко освободился от ее судорожных объятий, обнял ее за талию и повел в тень деревьев. Кэти маленьким платочком старалась вытереть слезы. Шагах в двадцати за густой стеной карликовых деревьев Тони нашел маленькое тенистое местечко среди камней и ракитника. Он сел и, усадив Кэти к себе на колени, обнял ее ласково и бережно, как бедного маленького ребенка, который потерялся
Рыдания прекратились, и она перестала дрожать.
Тихонько положив руку ей на грудь, он почувствовал, что сердце ее бьется уже не с такой неистовой силой и судорожная напряженность ее тела постепенно ослабевает по мере того, как кровь ее начинает пульсировать в такт с его кровью. Время от времени она вздрагивала, судорожно переводя дыхание; этот вздох вырывался у нее с такой болью, что у Тони сердце обливалось кровью. Она сидела, опустив голову, так что он не мог видеть ее лица, но вдруг с невыразимым восторгом почувствовал, как она робко подняла руку и положила ее ему на шею, где был расстегнут ворот сорочки. Он понял, что она не забыла. Когда он почувствовал, что она почти успокоилась, он сказал:
— Кэти, дорогая, прости, что я так напугал тебя.
Я ринулся сюда как бешеный бык, но я только вчера узнал, что ты здесь.
— От кого?
— От Филомены.
— В Риме?
— Да.
— Как ты быстро доехал!
— Я взял облако у Ариэля. Просил его дать мне самое быстрое, но все экспрессы были уже заняты.
— А для меня так долго, так долго тянулось время, Тони.
— И для меня тоже. Ведь я, как одержимый, разыскивал тебя, я так томился без тебя, моя Кэти.
— Когда?
— В тысяча девятьсот девятнадцатом году.
— Здесь?
— Да, и еще раньше в Вене. Ведь я исходил этот проклятый город вдоль и поперек, разыскивая тебя.
— В каком месяце это было?
— В октябре.
— Я лежала больная в деревне, в Бишопсховене.
— Боги были против нас.
— Что же ты сделал, когда не нашел меня?
— Приехал сюда, и убивался здесь. Наконец решил, что ты, вероятно, умерла, поплакал на нашей кровати в отеле, потом вернулся в Англию и нанялся в привратники к дьяволу.
— А она была красивая?
— Кто?
— Дьяволица.
— Нет, противная. Я сбежал.
— С кем? — Один.
— А что тебя надоумило пойти к Филомене в Риме?
— Сам не знаю. Боги, вероятно. Я был в Тунисе и думал, куда бы мне податься, и вдруг меня что-то толкнуло поехать снова в Рим. Вчера я зашел в этот маленький ресторан позавтракать, встретил там Филомену, и она мне сказала, что ты здесь, ну и… остальное ты знаешь или, впрочем, не знаешь, но узнаешь со временем. Нам так много нужно рассказать друг другу!
Кэти внезапно выпрямилась у него на коленях, откинулась назад и посмотрела на него. Тони казалось совершенно естественным, что на него так смотрят и смотрит тот единственный человек в. мире, взгляд которого — и вот именно такой — ему нужен.
Но сердце его опять мучительно сжалось, когда он увидел выражение глубокой скорби в ее глазах и на лице и горестную нежность ее губ. Она была прекрасна, прекраснее даже, чем в свои девические годы, но, боже мой, зачем было нужно, чтобы она так сильно страдала. Какая чудовищная несправедливость, — ничем за нее не отплатишь. Ах, какое проклятие, что злоба, жестокость и алчность так сильны в мире.