Всё о Манюне (сборник)

Абгарян Наринэ Юрьевна

В минуты тягостных раздумий о несправедливом устройстве мира (преимущественно эти минуты случались, когда нам особенно сильно попадало от мамы), мы открывали альбом творческого наследия эпохи Возрождения и долго разглядывали причиндалы Давида. Утешались.

– Вон, – потирая зудящее ухо, говорила Каринка, – а представляешь, если бы у тебя тоже такая фигулина была? Это же кошмар! С такой фигулиной прямо сразу ложись и помирай!

– Угум, – вздыхала я, – вот ведь несчастные люди эти мальчики!

Но

Маринка заверила нас, что статуя Давида – это просто цветочки, и мы какое-то время пребывали в оцепенении, боясь представить, ЧТО у Сурика в трусах, если фигулина Давида – это цветочки.

Манька явилась сильно задумчивая, с виноватым выражением на лице.

– Ты чего? – заволновались мы.

– Да так, – она шмыгнула и повела ногой туда-сюда.

– Ба наказала?

– Угум.

– Когда?

– С утра. Полезла зачем-то в свою косметику и сразу заметила, что я испортила помаду, ну и… – Манька горестно вздохнула.

– И чего?

– Можно подумать, вы не знаете «и чего», – рассердилась Манька, – и того! Оттаскала меня за уши да пребольно по попе ударила. Три раза.

– До сих пор болит? – Мы по очереди потрогали Манькины уши.

– Да не. Она не хотела меня отпускать гулять, но потом смягчилась. И сказала, что к обеду придет проведать вашу бабулю.

– Ну и ладно, главное – отпустила тебя погулять. Пойдем к Маринке, она обещала нам рассказать чего интересного.

– Пойдем! – Манино горе как рукой сняло.

Мы поднялись на четвертый этаж и позвонили в дверь тридцать восьмой квартиры. Открыл нам ничего не подозревающий Сурик. Сами того не желая, мы, как по команде, уставились ему на штаны. Сурик нервно поежился, свел колени и прикрыл рукой ширинку.

– Вы чего? – пробасил он.

– Да так, – осуждающе глянули мы на него и шагнули в коридор. Объяснять что-либо усатому тринадцатилетнему подростку, у которого между ног даже не цветочки Давида, а не пойми что, мы не посчитали нужным.

Сурик засопел и обиженно пошевелил густыми бровями.

– Идите в большую комнату, посидите пока на диване. Маринка в туалете. Срет, – мстительно заорал он в сторону туалета, безошибочно вычислив источник нашего неласкового поведения.

– Сурик, ты еще пожалеешь, что на свет родился, понял? – заклокотала Маринка.

– Ахахаааа, – игогокнул Сурик и, победно хлопнув дверью, укрылся в спальне.

– Марин, ты там долго? – поскреблись мы в туалет.

– Да нет, скоро выхожу.

Мы прошли в большую комнату и уселись на диван. Взяли из хрустальной вазочки по горсти сушеного кизила, стали есть, отчаянно гримасничая – кизил оказался таким зубодробительно кислым, что есть его, сохраняя каменное выражение лица, не представлялось возможным. Про такой кизил в нашем городке говорят: «Засунь в задницу ослу– рванет с места со скоростью сто километров в час». Правда, такое говорят не только о кислом кизиле, но и об остром перце. Как раз на днях Ба купила на базаре килограмм нормального на вид болгарского перца, а он через один оказался невероятно острым. «Засунь ослу в задницу, и он рванет с места со скоростью сто километров в час», – ругалась Ба. Мы слушали ее и нервно представляли, как может рвануть с места несчастный осел, если у него в попе такое острый перец.

Через несколько минут притащилась бледная Маринка и пожаловалась, что с утра не вылезает из туалета.

– Мама пригрозила по телефону, что вернется с работы и сделает мне клизму.

– А что ты ела?

– Да вроде ничего такого. Если только вот этого кизила вчера переела.

Мы испугались и высыпали кизил обратно в вазочку.

– Ну конечно, если столько кислого есть! – постучала по лбу Карин– ка. – Так не только понос может приключиться, но и заворот кишок.

– А что такое заворот кишок?

– Я думаю, это когда кишки заворачиваются бубликом, и живот сильно болит.

– Надо тогда поменьше щавеля и алычи есть, – решили мы.

И тут Маринка вспомнила, чего хотела нам рассказать.

– Вы представляете, девочки, к Инге с первого этажа приехала тетя. Показаться врачу по нервам. Мне вчера вечером Инга рассказывала. Знаете, как она разговаривает?

– Кто, Инга?

– Нет, тетя.

– Как?

– Вот так: «Инга, передай мне хр…»

– Чего хр.? – заволновались мы.

– Хр. – это заснула, понимаете? Храпит. Она, допустим, сидит за столом и говорит: «Инга, передай мне хр.», – а Инга терпеливо ждет, пока тетя проснется и наконец скажет, чего ей надо.

– Да ладно! – выпучились мы.

– Клянусь! – Маринка показала растопыренные руки и высунула язык. – Видите? Я язык не прикусила, и пальцы не скрестила, и ноги у меня стоят ровно, и даже пальцы на ногах вразброс! Ничего не скрестила!

– А Инга?

– И Инга ничего не скрестила, я специально проверяла.

– Чтожеделать, чтожеделать! – заволновались мы. Нестерпимо захотелось хоть краем глаза взглянуть на Ингину тетю.

– Я сегодня поправлюсь, а с утра мы придумаем, как сходить и посмотреть на нее, ладно?

– Ладно.

Мы посидели еще с полчасика, полюбовались содержимым домашнего бара, принюхались ко всем початым бутылкам, потом надушились духами Маринкиной мамы и пошли домой – обедать.

Когда зашли в квартиру, наткнулись на ботинки деда. Его обувь мы бы узнали из тысячи других пар – в любое время года она была густо нагуталинена и доведена щеткой до зеркального блеска. Рядом с ботинками деда стояли низенькие белые лодочки Ба.