Все о самбо
Шрифт:
Когда я вошел в борцовский зал ЦСКА, мои спичкообразные ноги, растущие из «семейных» трусов, мелко подрагивали. Пахло потом и кожей от покрышек матов. Когда я увидел, сколько претендентов жалось вдоль стенок и сидело на лавочках, слабое подобие надежды в мгновение улетучилось. В зале стоял напряженно сдержанный гул.
– Ой! Смотрите!! Клоп!!! Ха-ха! Его у нас в школе пятиклассники валяют!
Я похолодел. Среди ожидающих испытания стоял Поляков, оторва из параллельного класса. О нем ходили легенды. Будучи шестиклассником, он отметелил какого-то пьяного дядьку. Тому показалось, что мальчик дурно воспитан, и он решил восполнить пробелы в педагогической деятельности
«Господи! – думал я. – Зачем сюда пришел! Ведь меня же все равно не примут». Мелькнула даже малодушная мыслишка незаметно отползти и тихонечко уйти домой…
Но было поздно. Вошел тренер, пожилой и осанистый. За его спиной стояли два настоящих самбиста в курточках с поясами, спортивных трусах и мягких ботинках. От них веяло такой силой и уверенностью, что зал притих.
Тишина была напряженной, и, наверно, не у меня одного возникло ощущение, что сейчас тренер тихо скажет «фас!» и эти двое положат нас штабелями.
Однако все оказалось не так страшно. Тренер сказал, что сейчас ребята покажут нам, что нужно сделать, и каждый попробует повторить. Прошедшие конкурсный отбор сядут на лавочку у окна, не прошедшие – на ковер у стенки.
Испытание состояло из трех туров. Нужно было отжаться от пола из положения в упоре лежа, поднять на грудь штангу собственного веса, залезть под потолок по канату без помощи ног и так же спуститься. Один из самбистов, демонстрируя нам это упражнение, сделал «уголок», подняв широко расставленные ноги до прямого угла с корпусом. Лез он нарочито медленно, подолгу зависая на согнутой руке, пока перехватывался другой. Рукав его курточки, казалось, сейчас треснет по шву из-за того, что железному бицепсу в нем тесно…
Когда подошла моя очередь, я уже мысленно, понурив голову, шел прочь от Дворца спорта, силы, мужества и красоты. Я отжимался, а один из самбистов считал вслух. С испугу я отжался двенадцать раз (мой личный рекорд был семь). «Хорошо», – сказал тренер и указал на лавочку.
Этот тур прошли практически все, кроме одного мальчика. Такое обстоятельство меня приободрило: это было новое ощущение – видеть кого-то еще более дохлого, чем я сам.
Но начался второй тур – и забрезжившая было надежда стала меня оставлять. Предстояла «железная игра»… Тут отсев пошел вовсю. Несчастливцы косяками двинулись на ковер к стенке.
В этот раз моя очередь подошла неожиданно быстро, несмотря на то, что я старался взять на себя функцию замыкающего. Мне казалось, что когда большинство выгонят, то к концу испытания нас, невыгнанных, останется мало и выгонять вообще перестанут. Один из самбистов смерил жалостливым взглядом мои «мощи» и, усмехнувшись, сказал тренеру: «Ну, ему и грифа одного хватит». Когда он снял блины и замки, я озверело схватил осиротевший гриф, рванув его с таким остервенением, что чуть не опрокинулся навзничь. Самбист, ловко увернувшись от снаряда, сделал движение, чтобы поддержать его, но я, как Геракл, восстановил равновесие, чудом удержав штангу на груди. Он усмехнулся: «Суровый», – и констатировал, что вес взят…
На третьем испытании отсев возобновился. Половина соискателей уже сидела у стенки. Когда я подошел к канату, то ненавидел его всей душой… Чтобы оказаться повыше и лезть поменьше, я уцепился за канат, подпрыгнув. Это был довольно рискованный прием, потому что некоторые срывались под тяжестью своего тела, и тогда путь был один – к стенке. Но я удержался и стал карабкаться. Ноги болтались, как две
«Куда пошел?! – остановил меня тренер. – Тебе туда». И показал на лавочку у окна.
Я принят?!! Я!!! Принят!!!! Не в какой-нибудь бадминтон-фигурное катание. В САМБО!! С сегодняшнего дня я самбист! О! Что теперь будет! Скоро они все почувствуют, как со мной связываться! Теперь начнется новая жизнь…
И новая жизнь началась буквально со следующего дня. Она, правда, сильно смахивала на старую, но была отмечена еще большим насилием по отношению ко мне. Когда я вошел в школу, меня встретила оживленная толпа. Поляков конечно же был там…
«Хоть бы он никому не сказал», – мысленно взмолился я. Едва я успел это подумать, кто-то из компании крикнул: «Эй, самбист! Поди сюда, покажи приемчик». Ко мне подошли. Кто-то отвесил подзатыльник, еще кто-то «стряхнул пыль с ушей», а кто-то вообще подставил ногу и толкнул в грудь. Я некрасиво завалился, и, к шумному удовольствию собравшихся, по моему лицу покатились слезы. Испив до дна эту позорную чашу, я твердо решил в ЦСКА больше не ходить. Если совсем не кривить душой, я панически боялся снова встретить там Полякова, который обязательно всем расскажет, как меня мордуют.
Тем не менее на следующий день я был в зале. Странное дело, но то ли у Полякова было не то настроение, то ли еще что-то произошло, но на тренировке он не обратил на меня никакого внимания.
Нашего тренера звали Георгий Николаевич. Тогда мы еще не знали, что это легендарный Звягинцев, в прошлом отважный разведчик, на фронте взявший около двух десятков «языков». После войны он в одиночку сумел обезвредить и задержать трех бандитов, грабивших поезд… Главный тренер сборной Вооруженных сил страны, создатель одной и из лучших школ самбо, заслуженный тренер СССР, он воспитал множество блистательных мастеров мирового класса. Но обо всем этом я узнал позже.
Георгий Николаевич взялся за нас серьезно и гонял до изнеможения. Надо сказать, что у меня оно наступало довольно быстро. Но я боялся показать, что уже готов, смутно понимая, что это последняя надежда перестать панически бояться всех и каждого… Особенно плохо мне становилось при выполнении акробатических упражнений. Буквально после второго кувырка обуревала военно-морская болезнь. В моей замутненной голове шла напряженная работа. Сциллой и Харибдой были два ключевых вопроса – не загадить ковер и успеть спросить разрешения выйти. В зале царила армейская дисциплина, и самовольная отлучка могла стоить «места под солнцем». Мой вестибулярный аппарат держал пальму первенства по своему несовершенству, поэтому через некоторое время за мной, в виде исключения, утвердилось право покидать зал без разрешения. Я пулей вылетал в туалет и возвращался оттуда буквально вывернутый наизнанку с трясущимися ногами и помутневшими красными глазами. Георгий Николаевич деликатно «не замечал» моих отлучек. Он опытным глазом Великого Учителя видел, что куется характер.