Все оттенки черного
Шрифт:
— Что все?
— Ну, то, что она умерла, — Кузнецов смотрел в пол. — У нас ведь с ней утром… Короче, я начал характер показывать, кретин. А она… тетя Саша и прежде мне редко когда уступала. У нее тоже характер не сахар, капризная, как все женщины… Ну, и слово за слово, коса нашла на камень. Скандалили как на базаре. А потом мне с террасы наши кричат: ей плохо, врача скорее, а потом…
— Что? А вы ведь врача так и не вызвали. Я заметил, что в вашем доме врачам не очень-то доверяют. — Караулов коварно щурил голубые глазки. — С Сорокиной-то, а? Тоже ведь нечто похожее случилось. И в этот раз не доктора
— Да. Он мне так и сказал: она мертва. Убита.
— Кто это вам сказал?
— Олег Игоревич.
— И что же вы почувствовали, услышав слово «убита»? Вас это что, не удивило?
— Нет. Точнее… — Кузнецов посмотрел на Колосова, все так же молча и внешне безучастно сидевшего в углу. — Сначала, в самый первый миг, подумал: ей с сердцем плохо из-за нашей ссоры. А потом, когда Олег закричал про новое знамение, я…
— Знамение. Так, очень интересно. — Караулов низко склонился над протоколом. Никита видел: вот-вот он выйдет из заданной роли из-за этого чертова словечка. — Ну хорошо, об этом позже. Вот что мне скажите: из-за чего ссора-то такая сильная была? Раз вам даже почудилось, что вы тетушку родную до инфаркта довели?
Лицо Кузнецова пошло красными пятнами. Он умоляюше посмотрел на Колосова.
— Это… это наше личное семейное дело. Я не могу сказать, — выдавил он наконец.
— То есть как это личное дело? То есть как это не можете? Вы что, о последствиях забыли? — Караулов грозно потаи пальцем в протокол.
— Я помню. Все я помню. Но… я все равно не скажу, не могу.
— Это что же, касается каких-то ваших семейных денежных дел? Ваших и Александры Модестовны? — внезапно спросил Колосов. Пора было включаться в допрос.
Кузнецов все так же умоляюще посмотрел на него и… кивнул! Никита не спешил с новым вопросом. От Кати они с Карауловым знали, чем именно могла быть вызвана эта ссора. И они ждали, что племянник пусть и не сразу, но подтвердит эту причину. А вместо этого Кузнецов вдруг… «Почему он молчит насчет Хованской? — подумал Колосов. — Насчет ночной встречи с Катей? Ведь ему сейчас выгоднее всего рассказать нам об этом. Зачем же он осложняет сам себе жизнь?»
— Быть может, эта ваша ссора, после которой умерла ваша тетя, касалась каких-то вопросов раздела имущества? Вопросов наследства? Вы ведь единственный ее родственник и наследник, так? — многозначительно спросил он.
— Возможно. Короче, думайте что хотите, — племянник отвечал тихо, не поднимая головы.
— Вы ведь, насколько нам известно, накануне занимались оформлением каких-то документов для Александры Модестовны. К нотариусу ездили. Правда это? — спросил Караулов.
Кузнецов кивнул.
— А где же эти документы?
— У меня в машине. — Кузнецов пошарил в кармане джинсов, достал ключи. — Вот. Если хотите. На заднем сиденье «дипломат»…
— Будьте добры, подождите в другой комнате. — Караулов взял у него ключи и встал из-за стола.
«Комната» была не чем иным, как темной прихожей опорного пункта, где на гвозде висели шинель и форменный плащ старого милицейского образца — весь походный гардероб участкового. Кузнецов провел там минут сорок — пока отрядили экспедицию на дачу на дежурной машине, пока отыскали и привезли «дипломат», пока читали те проклятые документы…
— Черт-те что, — Караулов
И когда Кузнецов снова переступил порог опорного пункта, тон «злого следователя» был уже совсем иным.
— Ну отчего вы сразу нам не сказали, что это вопросы обмена квартиры и организации музея? — спросил Караулов. — Столько бы времени и себе и нам сэкономили!
— А что я должен был сказать? Читайте бумажки. В вашей конторе ксиве верят, не словам. — Кузнецов печально усмехнулся.
Колосов вновь пролистал документы. Толстая подшивка: заявление — в префектуру административного округа, решение и протокол заседания спецкомиссии Союза художников, многочисленные ходатайства общественных организаций, петиция Фонда культуры, заявление, подписанное группой депутатов столичной Думы, оценочные справки БТИ, справки из ЖКО.
— Шура, поясните мне, пожалуйста, — попросил он.
— Ну а что пояснить-то? — Кузнецов пожал плечами. — У тетки от мужа квартира осталась классная, пятикомнатная, в Романовом переулке. Ну, как насчет музея вопрос встал, в префектуре сразу рогом уперлись, ни в какую: элитный ведомственный дом, мол, и так там жили многие знаменитости. Одни вон мраморные доски на фасаде. Так, мол, придется весь жилфонд на музей-квартиры перевести, а людям-то где же тогда жить? Короче — стена непонимания. Тогда тетка варианты начала искать возможные. Квартира велика для нее, квартплата зверская. Ну, она и решила ее обменять. В мэрию написала. Там, видно, люди более отзывчивые, подсказали приемлемое решение. Она сдает эту квартиру городу, получает хорошую двухкомнатную на Ленинском проспекте и плюс город под гарантии власти выделяет ей помещение на Сивцевом Вражке для персональной галереи Чебукиани. Как видите, все бумаги уже подписаны, заверены. В конце августа тетка уже переезд на новую квартиру планировала. За осень-зиму надеялась и в галерее все подготовить — собрание картин там, личные вещи. От Союза художников даже сотрудников ей выделили в помощь. Тетке музей Павла Корина покоя не давал. Она такой же Георгию сделать хотела.
Колосов листал документы.
— Шура, но это же невыгодно, — сказал он. — Отдать такую престижную квартиру фактически за…
— Да она ее ни продать не могла, ни приватизировать. — Кузнецов усмехнулся. — Квартира за спецфондом числится. Подлежит сдаче. Там особые условия найма — чужих в этот дом не пускают даже и сейчас. А платить за такие хоромы никаких денег не хватит. Так что это лучший вариант был. А потом, тетка мне говорила: костьми лягу, но волю Георгия насчет музея исполню. Она ему слово дала. А от слов своих она; никогда в жизни не отказывалась.
— Насчет дачи проясните, пожалуйста, ситуацию. Я так понял, что дача принадлежала не только Александре Модестовне, но и…
— Пенсия-то коту на молоко, а жить надо. Она в прошлом году и продала полдома и участка своей приятельнице Хованской Юлии Павловне, с которой, по-моему, вы тоже уже знакомы, — Кузнецов говорил тихо, внешне безучастно. Но при имени Хованской посмотрел на Колосова.
— Шура, когда сегодня утром вы увидели Александру Модестовну на полу, ей было плохо, отчего же вы не позвали на помощь Юлию Павловну? Ведь у нее способности к целительству, не так ли? — спросил тот.