Все оттенки красного
Шрифт:
Легкая заминка у ступенек крыльца, наконец, Георгий Эдуардович широким жестом пропускает девушку вперед: «Прошу, прошу!»
На этот раз стол накрыли в парадной комнате на первом этаже. Все должно быть честь по чести раз в дом входит законная наследница половины всего имущества покойного Эдуарда Листова, и этого особняка, быть может, тоже. Все зависит от того, как договорятся о разделе наследства. В парадной комнате Нелли Робертовна распорядилась выставить знаменитый портрет в розовых тонах.
Майя еще слаба, идет
— Осторожно, ступеньки!
Она поднимается на веранду, а потом в сопровождени Нелли Робертовны и Егорушки входит в дом. Дверь широко открыта. Майя щурится, попав из яркого солнечного дня в прохладные сумерки большой комнаты. Почему же задернуты занавески? Ярко освещена только картина, висящая на стене. Наверное, именно к ней в первую очередь хотели привлечь внимание гостьи. Это портрет. Сначала Майя замирает, потому что не может поверить в то, что она видит. Женщина на портрете кажется очень и очень знакомой, только намного моложе, чем та, которую она знает. Совсем юная девушка стоит в березках, держит в руках корзину, полную грибов. Да это же…
— Мама! — на глазах у Майи появляются слезы. Как же это? Почему здесь? И она начинает громко рыдать: — Мама, мамочка… Мама…
— А говорили, что у нее не все в порядке с головой, — сквозь зубы говорит Наталья Александровна, внимательно наблюдающая за происходящим — Все она, оказывается, помнит!
— Видимо, поспособствовало, — усмехается Олимпиада Серафимовна. — Память вернулась.
— Спасибо, Нелли, — пожимает плечами Вера Федоровна. Она все еще переваривает заявление бывшего мужа о том, что он собирается лишить старшего сына наследства.
— Девочка ты моя! — Нелли Робертовна осторожно прижимает к себе плачущую Майю. Сейчас ей почему-то жалко себя, не ее. Такая тоска охватила вдруг, такая тоска! Услышать бы хоть раз в жизни эти слова: «Мамочка, мама!» Ну, почему, за что? — Девочка ты моя!
Георгий Эдуардович отчего-то мнется, неловко протискиваясь за стол.
— Ах, какая трогательная сцена! — притворно вздыхая, говорит Вера Федоровна. — Какой пассаж! В самом деле, ма шер…
— Да помолчала бы ты, наконец! — неожиданно накидывается на нее бывший муж. — Ты хотя бы знаешь значение всех этих французских слов?
— Георгий Эдуардович, как ты можешь?!
— Могу. Но об этом мы с тобой потом поговорим. Сейчас все внимание нашей гостье. Нелли, проси же ее к столу. И остальных рассаживай. Распоряжайся, одним словом.
Олимпиада Серафимовна при этих словах недовольно морщится. Она, как старшая дама, рассчитывает на положение хозяйки дома, тем более что со второй женой Эдуард Листов незадолго до смерти развелся.
— Мама, сядь! — довольно резко говорит ей сын. — Не дожидайся особого приглашения!
Майе неловко чувствовать себя объектом повышенного внимания, потому что все без исключения женщины начинают ее усаживать за стол, заботливо подкладывая подушки.
— Ах, мы все так счастливы, так счастливы! — довольно фальшиво начинает щебетать Наталья Александровна.
— Мама, у тебя пуговица на блузке расстегнулась и видно лифчик, — говорит Егорушка.
— Егор! — визжит Наталья Александровна. — Как ты можешь!
— А что такого я сказал? — моргает удивленно ее сын. — Это же правда!
— Заткнешься ты когда-нибудь со своей правдой или нет?! — Наталье Александровне с трудом удается взять себя в руки. — Извините.
— Ничего, Наташенька, ничего, — слащаво говорит Олимпиада Серафимовна. — Мой младший внук — душа чистая, невинная. Вот если бы взять его и Эдуарда Оболенского, да слить в один сосуд, а содержимое оного разделить потом на две совершенно одинаковые части…
— Так заливное подавать? — спрашивает появившаяся на пороге Ольга Сергеевна.
— Да-да, конечно, — кивает Нелли Робертовна. — Ну, как, Марусенька, тебе лучше?
— Да. Лучше… — Майя старается двигаться как можно меньше и не привлекать к себе внимания. И только после паузы, во время которой слышен только негромкий стук вилок и ножей, решается спросить: — Откуда здесь этот портрет?
— Как? — удивляется Олимпиада Серафимовна. — Разве твоя мать никогда не упоминала о том, что ее писал великий Эдуард Листов?
— Нет, — краснеет Майя. Мама даже никогда не упоминала о том, что была с ним знакома.
— А вот мы все знаем, что это его великая любовь, — Олимпиада Серафимовна явно говорит это, чтобы уколоть ту, ради которой муж с ней развелся. — Эдуард это как раз и не скрывал. Правда, никогда не рассказывал подробности…
— Мама!
— А что я такого говорю? Разве не правду?
— У Егора это, по крайней мере, от наивности, а у тебя от чего? — вздыхает и морщится Георгий Эдуардович. — От жестокости? Мы все только догадываемся, что мой отец был сильно влюблен в женщину на портрете в розовых тонах, потому что это лучшая его картина. Это любовь не столько мужчины, сколько художника. Он сам мне как-то пытался объяснить, что существует любовь на одну картину.
— Да, тут видно настоящее чувство, — кивает Наталья Александровна. — Но и дети от этого получаются настоящие, а не нарисованные.
Настя внимательно следит за лицом тети Нелли, потом пытается перевести разговор на другую тему:
— Эдик, кажется, очень хотел познакомиться со своей… тетей. Во всяком случае, он так долго меня расспрашивал, когда приходит поезд, во сколько, какой вагон, какое купе. Ведь содержание телеграммы ни для кого не было секретом. Я, кстати, и расписалась в получении. Правда, правда, он очень интересовался своей родственницей!
— Не похоже это на нашего Эдика, — улыбается Олимпиада Серафимовна.