Все оттенки мрака
Шрифт:
Он подошел к двери и приоткрыл ее. Тихо. Гриша выглянул. Никого. Стараясь не шуметь, он вернулся к деревянной лестнице. Спустившись на пролет ниже, он остановился. Между этажами была еще одна незаметная дверь. Невооруженным взглядом ее не заметишь. Она сливалась с деревянными панелями на стенах. Дверь вела, очевидно, в другое крыло здания, так как здесь правая его часть заканчивалась. А Гриша, войдя в дом, и не подумал, что попал в самую его середину и что где-то должен иметься проход в другую часть особняка. Гриша присмотрелся к двери и заметил поперечные распилы на высоте двух метров. Он вообще замечал многое, чего не видели другие, но не всегда придавал этому значение, если речь не касалась женщин. Вот на женском теле он запоминал каждую родинку. Смешно говорить,
Дверь открылась обычным толчком. Он все же попал в другую половину здания, и она его разочаровала. По углам висела паутина, ковер покрыт пылью, и на нем оставались следы. Здесь явно никто не жил. Одной половины хватало с избытком. На простенках между окон висели помутневшие зеркала. Коридор длинный и мрачный. Вероятно оттого, что все занавески на окнах были задвинуты. Вообще-то парчовое полотно трудно назвать занавесками. Тяжелые портьеры больше подходили к их определению. Гриша стоял на пороге и долго осматривался, будто он здесь уже бывал. Нет, невозможно. Он вспомнил схему Сони. Одна из красных стрелок вела к третьему зеркалу справа напротив окна. Тут тоже находились двери, но только по правой стороне. В главном коридоре окон вообще не было. Рачительный хозяин мог сделать косметический ремонт и сдать помещение богатому человеку. Один потолок с уцелевшей мозаикой чего стоил.
Он подошел к нужному зеркалу и долго его изучал. Пыль с правой плашки у подрамника была стертой. Он ощупал вензель и на что-то нажал. Зеркало развернулось на девяносто градусов, и образовался проход. За зеркалом находилась узкая деревянная лестница. Гриша зажег фонарь и переступил порог. Слева стена. Ступени шли вниз. Выбирать не приходилось. По сути, Гриша даже не имел представления об общем виде здания и мог заблудиться, не зная всех хитроумных ответвлений. Но проклятое любопытство не давало ему покоя. Как так, чтобы он чего-то не знал? Вот и на войну попал и едва башки не лишился. Вечно его заносит, куда не надо.
Гриша начал спускаться, пока не достиг большой мощеной площадки. Под камнями земля. Ниже ничего нет. По его расчетам он попал в подвал. Направо дверь и рядом проход в винный погреб. Там стояли бочки и стеллажи с бутылками. Тут было прохладно и даже сыро. Прямо перед ним арочного типа дверь с навесным замком, покрытым ржавчиной. Над дверью православный крест из желтого металла, хорошо вычищенный, по обеим сторонам двери иконы в окладах и тоже доведенные до блеска. Он подошел ближе и тряхнул замок. Тот открылся. К такому ключа не подберешь, сделан на совесть. Но кто-то его открыл, а запереть уже не смог и лишь создал видимость, вставив ушко в корпус замка. Получилось.
Гриша осторожно снял замок и положил его на пол, потом сдвинул задвижку и открыл дверь. Ни щеколда, ни дверь не скрипнули. Детали хорошо смазали и делали это недавно, потому что при такой сырости все ржавеет мгновенно. Выключатель он нащупал с правой стороны. Обычная лампа с металлическим абажуром, такие только в подвалах и встретишь.
Запах здесь стоял невыносимый. Та же брусчатка, но очень аккуратная, как на Красной площади. Это был обычный старый склеп с белыми стенами, на которых живого места не было от икон. Лампады горели, оклады сверкали. В ширину помещение составляло не менее десяти метров, в центре, в один ряд, стояли гранитные саркофаги с метр высотой. Эдакие тумбы, похожие на письменные столы, а сверху лежали тяжелые плиты белого мрамора. До них метра четыре пустого пространства. Вот теперь понятно, что обозначали квадратики на схеме Сони.
Григорий подошел к правому саркофагу.
Надпись гласила: «Его светлость князь Борис Семионович Салтыков. 1856–1890 г.».
Все верно. Гриша прошелся по ряду. Елизар, Владислав, Семион, Анна и три могилы без имени. Очевидно, последние князья уже были людьми немолодыми и заготовили для себя места захоронения. Что означали кресты на Сониной схеме? Гриша вернулся к могиле Бориса, которая в ее бумажке была зачеркнута, достал фомку и попытался сдвинуть мраморную плиту. Надо сказать, что удалось ему это с большим трудом. Во всяком случае, женщина не справилась бы. Либо у нее должен быть помощник. И не старик, а крепкий парень. Гриша не считал себя слабаком, но он взмок, пока двигал плиту. То, что он увидел, его парализовало. Гроб был разбит в щепки. Одежда на скелете порвана, кости разбросаны. Тут орудовал вандал. В углу вырыта ямка сантиметров тридцать глубиной. Остальных покойников ждет та же участь.
Вот тебе и набожная девушка с Библией под рукой. Или она хочет такой казаться. Может, ей принадлежит идея ухода за княжеским склепом? Ведь кто-то чистит иконы и масло в лампады подливает. Хороший повод посещать склеп, а заодно и свое черное дело делать. Обычное кладоискательство. Романтическое сумасшествие. С другой стороны, по слухам, Салтыковы сорвались с места в последний момент и дали деру, бросив все свои богатства. Похоже, что так. С поклажей на борт не пустили бы. Человеку места не хватало. Убегали сломя голову. Но золотишко еще большевики наверняка к рукам прибрали. Вряд ли за сто лет могло хоть что-то сохраниться. Одной лишь Леночке повезло. Полный чердак картин остался. Да и то не шедевров. Шедевры она сама для лохов малюет.
— Молодец! Снимаю шляпу перед ее талантом и умом, — сказал Гриша вслух.
Он с огромным трудом поставил плиту на место и решил, что делать ему здесь нечего. Дай Бог Соне удачи, конечно, но навязчивая идея — это уже диагноз. В медицине называется шизофренией.
Гриша вышел из склепа и направился в винный погреб. Ему очень захотелось выпить бутылочку «Бордо».
Он нашел ту самую полку с табличкой «1948 год». Горлышко отбил резким ударом, чтобы стекло не попало в вино. Сев на бочку, он в задумчивости так и выпил всю бутылку до дна, думая о Ксюше. О романе с малолеткой он не мечтал. Надо избавить ребенка от неприятностей и валить отсюда к чертовой матери. Хватит. Наотдыхался. На следующий год за воспоминаниями не поедет. Поиски прошлого к хорошему не приводят. Это он зарубил себе на носу. Пора сваливать! Гришу слегка качнуло. Вино хорошо било по башке, особенно на голодный желудок.
На улице был еще день. Вся его экскурсия заняла не больше часа, а ему казалось, прошла целая вечность.
На полдороге к гаражу он увидел колодец. Если там висит ведро, значит, вода питьевая. От вина лишь жажда появилась. Ведро висело на грубой толстой веревке, похожей на корабельный канат. Он открыл крышку и глянул вниз. Темно. Глубина не меньше десяти метров. Он сбросил ведро вниз, и катушка начала с грохотом разматываться, потом удар и бульканье.
К его несчастью, он ни разу не оглянулся. Все произошло в одну секунду. Он лишь до веревки успел дотянуться, и большая часть его тела находилась над колодцем. Тому, кто подошел к нему со спины, больших усилий не понадобилось. Человек взял его за брючины и оторвал от земли. Все. Так просто и элементарно. В одну секунду он перевернулся и полетел в колодец. Но все же ловкость и инстинкт самосохранения сработали вовремя. Гриша сумел схватиться за канат. Метра два проскользил, но все же затормозил. Веревка оказалась крепкой и выдержала его вес. Другое дело руки. Перчатки превратились в лохмотья, а ладони в кровь. Он зажал трос ногами. Поднять свой вес он сможет, но во что превратятся его руки? Боль казалась нестерпимой. Он висел где-то посередине и не мог пошевелиться. Мысль о глупой шутке ему в голову не приходила. Сейчас он думал о другом — о тяжелом подъеме вверх. И сравнительно небольшое расстояние, метров пять, казалось ему бесконечностью.
Колодец был круглым, выложенным из гладких камней. Не иначе вырытый еще князьями. Сейчас такие не делают. Слишком тяжелый труд. Скользкие камни не могли быть упором. Взбираться надо с передышками. Гриша взглянул вверх, и все его надежды рухнули в одночасье. В круглом световом окне, где виднелось небо, появилась тень. Черный контур руки с длинным ножом. Вероятно, взятым с кухни. Как говорится: «Приговор окончательный и обжалованию не подлежит!» С этой мыслью он полетел дальше, в последнее свое путешествие. Канат был обрезан.