Все против попаданки
Шрифт:
— Я спрошу у сестер, сможет ли мать-настоятельница принять вас. Придется вам обождать.
Дверь за моей спиной закрылась. Я прислушалась: крики, споры, выяснение отношений? Нет, ничего, тишина.
Полно, парень, ты не заметил то, что сразу бросилось мне в глаза. Не то чтобы я намеревалась стравливать несчастных, но они и без чьего-то участия прекрасно и бессмысленно враждовали.
И если кто-то из насельниц и вправду монстр из тьмы, то это самая, самая незаметная. Тихая, покорная. Та, кто, согласно исследованиям Игнатия, никогда не сможет напасть на другую женщину.
Глава девятая
—
Сестра Анна вызывала у меня симпатию. Скажем так — пока, до вновь открывшихся обстоятельств, я позволила себе считать, что она мне симпатична. Та самая пожилая уставшая монахиня, с которой я успела коротко пообщаться, когда заглянула в приют в свой первый день.
Я осматривала темную, скупую — не могла я подыскать слова лучше — комнату, заставленную старыми кроватями с тонкими, местами протертыми и заштопанными триста раз покрывалами. Сбитые в комки подушки, застиранное истончившееся белье, и отчего-то я без всякой брезгливости проверила, есть ли в постелях вши или клопы. Не было. В хозяйстве сестры Анны все было безупречно, и когда я пришла, она лично вместе со старшими девочками драила в спальне пол.
Пока я беседовала с охотником, а потом ходила к сестре Аннунциате узнавать, сможет ли мать-настоятельница пообщаться с охотником — ответ: нет, ей неможется, и брат Грегор волен отправиться из святых стен восвояси, да хранит его Милосердная по бесконечной своей доброте, — пока объясняла это охотнику, завтрак в детском приюте кончился. Тесная спаленка, настолько тесная, что даже худенькая я с трудом протискивалась между кроватями, подвергалась уборке, а в соседней комнате — игровой, немногим более светлой, чем спальня, проходили занятия. Тарелки и сам котел из игровой уже унесли, и я не могла проверить, что на этот раз положили детям насельницы. Сестра Анна призналась — завтрак сегодня был на удивление хорош.
Ну, пусть так…
Я заглянула в приоткрытую дверь игровой. Дети не должны себя так вести — тихо, будто пришибленно. Их было около тридцати, и все сидели, сбившись в углу, от мала до велика: младшим около трех лет, старшим — примерно двенадцать-четырнадцать. Более старшие девочки, скорее всего, переходили в общие спальни женщин, а мальчики покидали монастырь. Одна из подросших девочек читала по слогам «Слово» — негромко, запинаясь, но слушали ее очень, очень внимательно.
— Неужели они никогда не выходят из этих комнат? — ужаснулась я, повернувшись к сестре Анне.
Бледные, худые, в обносках дети. В их глазах безысходность отпечаталась намертво, казалось, с рождения. В своем возрасте они представляли прекрасно, что их ждет, и не видели ничего, кроме монастырских стен, не ели ничего вкуснее вареных опарышей и вряд ли хоть когда чувствовали тепло и чью-то искреннюю любовь. Единственное, что меня удерживало от разноса и воплей, это виноватый, опущенный в пол взгляд сестры Анны, и я не могла понять, есть ли в чем ее обвинять.
— Лучезарная хранит невинные сердца по милости своей, — пробормотала сестра Анна. Мой визит вызвал у нее массу вопросов, но она не смела озвучить их. Я пришла, провела ревизию и осмотр, хмурилась, кусала губы и не говорила ничего. То, что я видела, было лучше, чем я ожидала, но хуже, чем могло бы быть.
И самым страшным были не теснота и не то, что дети не видели толком дневного света. Меня пугало, что этот приют у каждого из них может остаться лучшим воспоминанием.
— Пойдем со мной, — пригласила я сестру Анну и указала рукой по направлению к саду. Дети за дверью сидели молча, никто не заплакал, не закричал. Мне было жутко, и я не знала, с чего мне начать.
Небольшая, на пару мест, скамеечка приютилась под великолепным деревом, похожим на наши бугенвиллии. Монастырь являл собой дикий контраст умиротворения и отчаяния, красок и серости, тепла и холода. Я села, откинув яркую ветку, жестом велела сесть сестре Анне. Вышло не самое приятное начало разговора: молчу, всем видом даю понять, что мое величество недовольно, и поступи кто подобным образом со мной, я бы этого не простила.
— Я спросила — какие нужды у вас, сестра, — сказала я. — Что же, я выделю средства на ремонт помещения. Они хорошее, если все починить; вставить стекла — и будет много света. Нужно перестелить полы, придумать что-то со стенами. — Побелка, возможно, подумала я, но принято ли здесь белить стены, как в храме и галерее, я пока не поняла. Может, так делали только в святых местах. — И, конечно, стоит обе комнаты отдать под спальни. Сейчас невозможная теснота. Я прикажу починить кровати, выделю вам новое хорошее белье, одеяла, подушки. Я уже распорядилась кормить детей лучше, но полагаю, что я полностью изменю им рацион. Для святой обители закупается достаточно еды, чтобы мы могли поделиться ей с вашими подопечными. Я отдам вам несколько комнат под игровые. Но что еще? Вам нужно что-то еще?
Сестра Анна подняла голову и заглянула мне в глаза. Все мои слова она принимала за шутку и потому молчала. Не заставляй давать пустых обещаний и не разочаровывайся потом. Не верь, не бойся, не проси. Принцип отличный и даже правильный, только вот не тогда, когда речь идет о детском приюте.
— Детям нужно играть. Им нужно развиваться согласно возрасту. Кто-то уже обучен грамоте — это прекрасно. Вы можете сами учить их?
— Д-да…
Словно я была каким-то всемогущим существом, явившимся к простому смертному и предложившим ему любые блага без всякой за то платы. Губы сестры Анны дрожали — ей казалось, что я пока не называю цену, но будет она велика.
— Я мало понимаю в воспитании детей. Но вы, сестра?..
— До того, как дать обет, я была гувернанткой, вы же знаете, сестра.
Понятия не имею, но хорошо, что ты так это восприняла… Было бы хуже, если бы ты удивилась моему вопросу.
— Место для прогулок и игр на свежем воздухе, книги, игрушки. В монастырь приходит не так много людей, — потому что будь иначе, сегодня здесь была бы толпа, я ведь знала, какие бывают монастыри, — но мы можем настаивать на пожертвованиях.
Я непременно вытрясу средства из каждого, кто заглядывает сюда. Никогда мне делать этого не приходилось — разве что я прибегала к помощи суда, но сейчас я сама судья и, пожалуй, с властью несколько большей.
— И вот еще что, сестра…
Я замолчала и нахмурилась. Сестра Аннунциата, не видя нас, не спеша шла по саду, осматривая статуи и растения, потом остановилась, сунула руку под хабит, оглянулась воровато, вытащила небольшой бутылек и приобщилась к прекрасному. Лицо ее было довольным и чуть раскрасневшимся.