Все сказки мира
Шрифт:
ГЛАВА 22
На обратном пути все молчали. Ингви размашисто шагал по тропе, держа Черную Молнию рукоятью вверх — янтарь, с избытком насыщенный маной, прямо-таки пылал, освещая путь лучше любого фонаря. Ннаонна держалась позади, не решаясь задать королю мучавшие ее вопросы, и совсем уж отстав от чужеземцев, где-то сзади шуршал палой листвой Митик из Тринии… В лагере, где уже почти все спали, их встретили встревоженные донельзя Филька с Кендагом. У них на языке явно вертелось множество вопросов, но Ингви махнул рукой:
—
— Но…
— Пусть Ннаонна расскажет, — и с этими словами прошел к своему месту у костра и, завернувшись в плащ, улегся.
Ннаонна, не дожидаясь повторного приглашения, тут же начала театральным шепотом пересказывать последние события — так, как они виделись ей. Друид Митик торопливо принялся докладывать своему тану. Шептать на ухо, поминутно бросая встревоженные взгляды на странного чужеземца, который, нимало не смущаясь, уже спал.
Наутро лагерь — точнее, два лагеря, разделенные незримой, но тщательно соблюдаемой границей, — пробудился, ополченцы зашебуршились, без особой спешки собираясь в дорогу. Павлон очень несмело обратился к Ингви:
— Ну… так вы со мной, а? Можно мне всем говорить, что вы — в моем отряде?
— Можно.
— А-а… — юноша набирался смелости постепенно, — что было ночью? Понок и Митик глаз с вас не сводят. Что было-то?
— Да ничего особого… Я встретил своего старого знакомого, а оказалось, что и Митик его знает, только под другим именем.
— Что ж за знакомый-то такой? — не скрываемое теперь любопытство прямо-таки сочилось из юноши.
— Да ты про него тоже, конечно, слыхал. Здесь его зовут Отец-Лес, — ответствовал Ингви с кривой улыбочкой, — знаешь такого?
Затем, больше не глядя на пораженного Павлона, нагнулся, поднял ножны с Черной Молнией и принялся возиться, пристраивая на место ремешки и лямочки, при помощи которых он крепил меч на спине. Их отряд первым собрался в путь, причем Ингви с друзьями пропустил местных вперед, намереваясь пристроиться в арьергарде «войска» из Ольшанки. Отойдя от места ночевки несколько сот метров, Кендаг придержал Ингви за локоть. Когда они достаточно отстали от местных, он спросил:
— И все же, мне хочется узнать поподробнее… Ингви, их — Отец-Лес… это… Отец? Черный?
— Ну да.
— А что ему здесь надо? Зачем он связался с этими?
— Понятия не имею, — Ингви равнодушно пожал плечами, — он их бог. Он планирует, что они ему для чего-то потом пригодятся. Для этого подкармливает, приучает к себе, дает им ману. Мне это не очень интересно — я только выяснил, откуда друиды берут сырье для своей волшбы. И все. А ты ревнуешь его?..
— Шутишь… А тебе…
— Он меня узнал. Сказал — еще увидимся.
— Ага… — Кендаг отвернулся от Ингви и вся группа ускорила шаг, догоняя ольшанцев, которые уже начали с тревогой оглядываться назад. Еще два дня прошло в движении на север. У Ингви больше никто не пытался выяснить подробности его ночного приключения, ополченцы Тринии их больше не догоняли — все было довольно обыденно. Шли,
— Это воины из дружины Карамока, лучшие бойцы нашей страны, — пояснил Павлон, затем он объявил стражам, кто он и откуда.
Один из дружинников повел вновь прибывших в лагерь. Там указал место, где людям из Ольшанки надлежало расположиться, и пошел доложить Карамоку. Лагерь представлял собой лощину, отделенную от близкого уже моря грядой холмов и неширокой полоской леса. К моменту прибытия ольшанского ополчения там уже расположилось несколько сот человек — жгли костры, пили пиво, жрали и дрыхли… Ингви спросил у Павлона:
— А как Карамок узнал, что викинги нападут именно здесь?
— Удалось взять пленных. Карамок их расспросил.
— И они все рассказали? — в голосе Ингви сквозило недоверие.
— Когда спрашивает Карамок, невозможно ничего утаить, — напыщенным тоном ответил юный воин и указал в сторону.
Глянув в указанном направлении, Ингви увидел три привязанных к столбам чудовищно изуродованных тела. По крайней мере один пленный был еще жив…
К вечеру в лагерь подтянулись все отряды. Дружинники Карамока указали каждому вновь явившемуся тану место для лагеря, затем слуги Стража Побережья выкатили пузатые бочонки с пивом и вынесли горы снеди — тех, кто уже занял места в лагере, снабжали централизованно. С костром возникли проблемы — весь сухостой уже спалили, приходилось отправляться довольно далеко в лес за хворостом или рубить деревья у опушки — но зато потом возиться с ветвями и сучьями… Я побрел по лагерю, смотрел и слушал. Напившись пива, угрюмые ополченцы превращались в шаловливых детей: орали, пели, прыгали через костры, несколько человек, раздевшись до пояса, боролись — и на потных лоснящихся телах кроваво играли отблески костров… Все было пьяно, грязно, мерзко. А неподалеку умирал у столба последний из пленных северян…
Мое внимание привлекло хрипловатое надрывное нытье — старик в лохматой шкуре (по-видимому, профессиональный бард и сказитель) нараспев декламировал некую эпическую историю. Сидевшим у костра воинам сюжет был знаком — они тихо постукивали в такт рукоятками секир и мечей о щиты, некоторые негромко подпевали. Услышав что-то знакомое, я подошел поближе и, остановившись у границы освещенного пламенем круга, прислушался. Бард излагал старинные предания этого края:
— Некогда жил весь народ свободно и вольною… О-о-о… («О-о-о…» — подтянули воины) Всех могущественней были два друга — Хаверк и Сальтовк… Их дружины были храбры, их девы были прекрасны… Их нивы были тучны, а стада не считаны… О-о-о…