Все тот же сон !
Шрифт:
Сенька совсем оробел, поскольку ничего не понял, и только честно пожал плечами.
– Нет-нет, это интересно, - сказал курчавый.
– Это смело. Хотя, думаю, ошибочно... Ну, приходите, поспорим...
С Сенькой мы не разговаривали до конца десятого класса. На выпускном вечере он попробовал растопить лед нашей ссоры идиотским приглашением на танец. Подошел и спросил, криво ухмыляясь.
–
А на мне платье было белое, колоколом, совершенно прекрасное, прическа была из отросших волос, и даже губы я тронула маминой помадой. Спляшем, говорит, Григорий?..
Я сказала:
– Хромай отсюда. Костыль!
Вот так...
Наши судьбы, сведенные однажды промозглой ночью под испуганно шелестящей чинарой, разлетелись врозь, каждая в своем направлении. До меня, конечно, долетали обрывки слухов - что Сенька закончил театральный институт, но не актерский, а режиссерский факультет, потом попалась однажды на глаза заметка, в которой ругали спектакль, им поставленный, за бездоказательно новую трактовку какой-то исторической пьесы. Заметка, надо сказать, тоже была достаточно бездоказательна.
Лет через пятнадцать я оказалась в родном городе. Перезвонилась с одноклассниками, узнала новости - кто кем стал, кто с кем разошелся, у кого сколько детей.
– Про Плоткина слышно там, в столице?
– спросила одноклассница.
– Он же у нас режиссер, знаменитость. Говорят, кошмарно талантливый. Вроде его в Москву приглашали даже, обещали постановку в каком-то театре... Ты встреться с ним, он совсем не зазнался. Телефон дать?
...Я не стала звонить Сеньке. Просто пришла на репетицию в наш старый драмтеатр, где Семен Плоткин числился очередным режиссером. Мы с ним столкнулись в пустом фойе. Он оторопел, удивился, обрадовался, обнял меня.
– Какими судьбами, Григорий?
– Мог бы изречь что-нибудь потеатральней, - заметила я.
– Ты ж, говорят, молодой талант.
– Я старый хрен, - возразил Сенька.
– Смотри, половины зубов нет. Скоро буду булькать, как Баба Лиза... Знаешь, я ее иногда приглашаю на спектакль. Жалко, старенькая... булькает...
Мы зашли в буфет, взяли по чашечке кофе.
– А ты как, Григорий?
– спросил он.
– Пишешь, говорят?.. Не читал, прости. Времени не хватает.
– Не беда, - простила я.
– Главное, чтоб на Пушкина хватало. Помнишь сцену "В келье"? "Еще одно, последнее сказанье..." Помнишь?
– А как же! Я был тогда очень талантливый и мог перевернуть театр. Я запросто мог сыграть Гамлета.
– Тогда ты про Гамлета ничего не знал, - возразила я.
– Ты был шпаной и разгильдяем... Ты всегда был на вылете.
– Я и сейчас на вылете, - усмехнулся он, - у меня напряженные отношения с Главным.
Мы еще поболтали о том о сем, допили свой кофе с каучуковыми булочками из театрального буфета, и Сенька вышел проводить меня до троллейбуса. Он шел, подняв воротник плаща, и, энергично жестикулируя, рассказывал, как задумал поставить "Макбета" - совершенно по-новому, опрокидывая все традиционные взгляды на Шекспира.
– Где ты будешь ставить?
– Пока нигде...
– сказал он, поеживаясь от зябкого ветра.
– Пока так... в воображении...
– Ты хоть помнишь, как мы дрожали под дождем всю ночь - решали проблемы жизни, театра?
– Дураки, - усмехнулся Сенька.
– Лучше бы целовались.
– Ну, целоваться-то рановато было, - возразила я.
– В пятнадцать лет? Брось. В самый раз, - он помолчал и сказал вдруг: Ты ни о чем не жалеешь? В смысле выбора... Вот ты да я - черт-те чем заняты - химерой, вымыслом. Иногда по ночам думаю: здоровый мужик - на что жизнь кладу? Нужно ли это кому-нибудь или только нам? А, Григорий?
– он смотрел на меня, и в его лице было что-то от того Сеньки, который слонялся под деревом ночью, мучаясь неразрешимыми вопросами.
Подвалил мой шестнадцатый.
Перед тем как я поднялась в троллейбус, Сенька вдруг поцеловал мне на прощание руку.
– Галантным заделался, - грустно усмехнулась я, - все равно помню, как ты дореволюционной книгой меня по башке треснул.
– Я был влюблен в тебя, - сказал он.
– Ради тебя я согласился играть Пимена.
Двери сошлись, троллейбус качнулся.
– Что ж ты молчал, костыль несчастный?
– воскликнула я, но Сенька меня уже не слышал. Он стоял, улыбаясь вслед троллейбусу - руки в карманах, шпана неотесанная...
1985