Все умерли, и я завела собаку
Шрифт:
Каждый уик-энд мама стала отправлять нас к бабушке. Она утверждала, что это лишь для того, чтобы мы могли «по-настоящему пообщаться» с бабушкой, но в этих поездках была некая необсуждаемая срочность. Нам казалось, что из истории нашей семьи вырвана очень важная страница.
– Почему мы должны все выходные проводить у нее? – однажды возмутилась Рэйч, когда мы грузили в машину свои подушки и одеяла. – Она же вечно пьяная!
– И она водит нас в паб, где растаманы предлагают нам РОМ! – добавила я с праведным гневом.
Как-то в пятницу мы, нагрузившись своими одеялами так, что нас и видно-то не было, звонили в брикстонскую квартиру. Мы уже были готовы провести очередной бесконечный уик-энд
Бабушкины кошки слонялись по квартире. Лаки был черным, с белой манишкой. Гостей он встречал как завсегдатай сельского паба, обнаруживший туриста на своем законном месте. Бабушка оправдывала его неприветливость «застенчивостью». Черепаховый с рыжими пятнами Саймон был пугливым спутником Лаки. У него явно были проблемы с зависимостью от партнера. Это были самые недомашние из всех домашних любимцев в мире – две пары напуганных, остекленевших глаз, восемь шустрых лап… Большую часть времени они проводили, прячась за диванами, и появлялись только для того, чтобы атаковать миску с «Вискасом» или написать на одежду, прежде чем снова скрыться во мраке.
– Какой смысл держать этих чертовых котов, если они так безобразно себя ведут? – вечно повторяла мама, забирая нас от бабушки. Страх сцены, свойственный этим котам, ей явно не нравился.
Мы с Рэйч давно забросили попытки выманить Лаки и Саймона из их убежища. Бабушка утверждала, что, когда мы все уходим, коты, освободившись от наших осуждающих взглядов, превращаются в умных и харизматичных экстравертов. Саймон, по ее словам, даже умел говорить «мама». Верилось ей с трудом – все равно как если бы кто-то уверял вас, что его мрачный, суровый друг – «настоящий весельчак», нужно лишь узнать его получше.
Возможно, Лаки и Саймон просто страдали от тяжелого посттравматического стрессового расстройства. Они рассчитывали на жизнь с пенсионеркой, а оказались в руках женщины, которая однажды набросилась на грабителя и попыталась стащить с него брюки, а он в ужасе бежал от нее с криками: «СУКА!»
Если родители были в цирке нашего детства распорядителями манежа, то бабушке досталась роль бородатой женщины – роль экзотическая, необычная, почти легендарная. Она не походила на бабушек моих школьных подруг. Те держали в карманах своих кардиганов мятные конфетки и салфетки. В их жизни не было пяти мужей и незаконнорожденного ребенка от американского полковника. Они не встречались с турком, который называл себя «посланцем короля». Их бабушки не носили разных имен. Мы с Рэйч называли нашу бабушку Джози, Айви-Мэй и Линги-Лу, в зависимости от ситуации.
Даже сейчас я не знаю, что ответить, когда меня спрашивают о ее жизни. О какой? О жизни танцовщицы кабаре в Уэльсе или гувернантки в Турции, в семье американского полковника, который стал отцом ее сына? О жизни женщины, которая создала школу в Нигерии, или той, что помогала повстанцам-южанам во время гражданской войны в Судане?
Романтические увлечения помотали бабушку по свету, а за ней следовала моя мама, которая в пятнадцать лет сбежала в Лондон, чтобы поступить в театральную школу. Там она периодически получала билеты на самолет, чтобы присоединиться к бабушке на очередном этапе ее мирового турне.
Теперь бабушка жила в ветхом викторианском особняке возле станции метро «Брикстон». В те годы репортеры, освещавшие беспорядки 1981 года, заходили в этот район с опаской. Впрочем, это обстоятельство не мешало родителям каждую неделю отправлять нас «пообщаться» с бабушкой. Если в новостях сообщали об особо серьезных беспорядках, за
Бабушка была одной из тех женщин, о которых всегда говорят, что «в свое время они были настоящими красавицами». Каждое утро она усаживалась за старинный туалетный столик, покрывала лицо тональным кремом и пудрой, приклеивала искусственные ресницы и красила губы ярко-малиновой помадой. Она пила чай из треснувшей фарфоровой чашки, а сигареты тушила в блюдце, не отрывая глаз от маленького телевизора, где шли утренние шоу 80-х годов. Бабушка выросла в те времена, когда личные травмы лечили очень просто: «Налей себе выпить, накрась губы и соберись». Особенно она одобряла начало максимы – «налей себе выпить».
«Кристина, расскажи нам о своей чудной матери!» – вечно требовали мамины приятели. Странная женщина, презирающая любые условности, вызывала всеобщий интерес.
Мама честно рассказывала безумные истории про бабушку – о том, как она использовала свою красоту и обаяние, чтобы выбраться из дикого мира своего уэльского детства и стать ослепительной роковой женщиной. Ее мужчины представляли собой эстафетную команду: первый муж из Уэльса передал палочку художнику, который увез ее в Африку и передал колониальному чиновнику, а тот вручил бабушку красивому нигерийцу, следом за которым настала очередь мужчины, известного как просто Джо. А потом бабушка вернулась к первому мужу. И все эти мужчины совершенно не обращали внимания на бесконечную череду остановок в пути для романов с бесчисленными любовниками.
Орды мужчин были частью истории моей бабушки, но движущей силой всегда оставалась она сама. Она отказывалась признавать переходный этап среднего возраста, когда женщина из кокетки в центре внимания становится частью блеклого фона. Юная красота покинула ее, но уверенность и смелость – никогда. Бабушка стала сиять еще более свирепым пламенем.
Когда мы входили в бабушкину квартиру, коты тут же скрывались за диван, на котором вечно сидел ее жилец, питавшийся фасолью из банок и чипсами. У бабушки жил тихий, скромный мужчина из Гуля. Большую часть времени он слонялся по ее квартире, стараясь быть максимально незаметным и вечно краснея от бабушкиных смелых манер. Но последние несколько месяцев жизни она посвятила изменению его жизни. Он получил новое имя – «Джонни да Сильвер» – и новую карьеру. Карьеру стриптизера. «Я вселила в него ТАКУЮ энергию, девочки!» – с гордостью говорила бабушка, целуя кончики собственных пальцев, как итальянский шеф-повар из дневной телевизионной передачи.
Впрочем, она могла и не говорить – мы и сами видели Джонни да Сильвера во всем его блеске. Но он был человеком довольно чутким и в нашем присутствии серьезно сокращал свои репетиции. По-видимому, он чувствовал, что девочки в десять и двенадцать лет – не самая лучшая аудитория для финального этапа.
– Маленький симпатяга! – кричала бабушка, хлопая ему все сильнее по мере того, как пустела бутылка виски.
В такие моменты я гадала, как проводят выходные Симпсоны? Смотрят в кино «Флэша Гордона»? Играют в настольные игры, попивая тыквенный сок?
Вечером мы были избавлены от бесплатного представления. Около полуночи бабушка оторвалась от бутылки, сделала вид, что не замечает наших незаконных сигарет, и отпустила в спальню, чтобы мы наконец легли спать. И тут все началось.
Часы на ратуше Ламбета пробили два ночи, когда бабушка включила в квартире свет и ворвалась в спальню. На ней был шелковый тюрбан, макияжу позавидовала бы звезда немого кино, а зловещему взгляду – отъявленный алкоголик-драчун. В руках бабушка держала портативный кассетный магнитофон, из которого неслась этническая турецкая музыка.