Все явное становиться тайным
Шрифт:
— Посмотрим на проблему глазами преступника, — предложил я. — Что интересует его в первую очередь? Сам факт кражи, который щекочет нервы? Нет, это слишком опасно. Досадить Ире лично или ее родителям? Тоже маловероятно, потому что есть масса других менее опасных способов. Значит, все, что им нужно, — это деньги. Откуда могли взяться эти деньги?
— Не знаю, — вздохнула Ира, — я тут все в квартире перерыла. И в гараже тоже. Не знаю я, где эти проклятые деньги. Может быть, папа их с собой в Испанию взял?
— И все-таки — откуда они могли появиться? Ведь твой отец не занимается контрабандой, перевозкой наркотиков и прочими делами?
— Ну нет, конечно, — отхлебнула наконец-то Ирка чай, и я внутренне порадовался этому обстоятельству,
— Значит, нужно искать по-другому. Вы хотели обнаружить сами деньги — купюры или чек. Давайте попробуем поискать упоминание о них, хотя бы какие-то намеки. Может быть, тогда мы сможем напасть на конкретный след.
— Это идея! — обрадовалась Ира. — Скиньте посуду в раковину, я потом помою. В первую очередь, я думаю, надо еще раз проверить стол отца.
Всей гурьбой мы проследовали в комнату, где у Ириного отца стоял стол и хранились его служебные бумаги.
— Вот, вот, вот, — вынимала из стола стопки Ира, — это то; с чем отец работает последние месяцы. За архивы, — кивнула она в сторону книжных полок, — можно приняться потом.
— Давайте построим работу так, — предложил я, — разделим все эти бумаги на четыре части. Я смотрю первую часть, передаю ее Ире, Ира просматривает ее, передает ее Маше, Маша — Наташе. Так больше шансов, что если я пропущу что-то важное, то это заметит кто-нибудь из вас. Соответственно Наташа передает стопку мне, а я дальше по кругу. Все понятно?
— Ясно! Понятно! Давай! — нестройно ответили девчонки, и мы сели за работу.
Алексей Сергеевич Козлов, Ирин папа, заведовал кафедрой русского языка педагогического института. Соответственно все его бумаги были связаны с его непосредственными трудовыми обязанностями. Попадались здесь протоколы собраний каких-то комитетов, заседаний кафедры со стандартными, оставшимися еще со старых времен графами "Присутствовали" и "Постановили". Встречались среди отпечатанных на обычных машинках деловые бумаги и неофициальные письма. Некоторые из них, написанные на желтоватой бумаге старых бланков, были от коллег — таких же ученых, занятых изучением русского языка. Другие — пришпиленные к конвертам стиплером, были явно направлены из-за рубежа. Об этом говорили и бумага с водяными знаками, и печать на лазерном принтере или на хорошей машинке типа "Оливетти", фирменные цветные бланки и белые конверты, иногда даже с прозрачным окошечком, в которое можно было разглядеть адрес.
Образ Алексея Сергеевича, который складывался у меня в голове после просмотра первой кипы бумаг, никак не соответствовал тому человеку, который мог бы привезти из-за границы десять штук зелени налом, заныкать их в печную трубу с тем, чтобы потом пустить в незаконный оборот. Скорее он принадлежал к той группе людей, которая не отъехала в новую жизнь вместе с десятками тысяч граждан России. Да и откуда было появиться десяти тысячам долларов в такой неденежной ныне сфере, как наука.
Думая обо всем этом, я перекладывал бумаги, некоторые просматривая по диагонали, в некоторые вчитывался. Когда Ира разделила бумаги на стопки, мне вначале попались довольно старые документы, датированные еще прошлым, а то и позапрошлым годом. Постепенно, когда стопки перемещались по столу по часовой стрелке, мне стали попадаться уже более свежие документы.
Среди обычной переписки и деловых записей я заметил несколько черновиков, на которых Алексей Сергеевич компоновал какой-то не то учебник, не то словарь. Дальше, на очередном протоколе заседания кафедры, поскольку машинистка, вероятно, экономя бумагу и без того небогатого учреждения, печатала на листах и с той и с другой стороны, я заметил колонки слов и понял, что это часть из какого-то словаря. Несмотря на то, что действовать нужно было быстро, я стал читать, потому что то, что там было написано, меня заинтересовало. Это был словарь "новых русских" выражений, жаргона, тех слов, которые вошли в жизнь после 1985 года. Их на удивление оказалось много, и я с улыбкой отметил про себя, что тот богатый потенциал народа в области словотворчества, которым восхищались в свое время Гоголь и Толстой, вовсе не умер. Здесь, на листах, были начертаны такие образчики, как "тыр" — тысяча рублей, "полный кобзон!" — он же улет, "Мусоргский" — милиционер, несущий службу на рок-концертах, "пьяный ежик" — прическа под панка, "поставить кеды в угол" — заболеть, "сбегать по-быренькому" — быстро куда-то зайти, "лопатник" — бумажник…
Листая архивы Алексея Сергеевича дальше, я замечал, что работа над этой книгой — словарем или энциклопедией — занимала у него все больше времени. Начали появляться какие-то ссылки на полях официальных бумаг, которые рассматривались во время каких-то совещаний, — Алексей Сергеевич делал пометки, касающиеся книги. Потом стали попадаться черновики-заявки словаря "новых русских" выражений, и я решил, что за этим нужно краем глаза присматривать. Почему именно я так решил, поручиться трудно, вероятно, отфильтровывал все, что хоть в какой-то степени интересовало Алексея Сергеевича больше всего или не вписывалось в тот его образ, который я нарисовал для себя.
Постепенно работа утомила не только девчонок, но и меня. Естественно, очень трудно упираться и что-то делать, когда почти на сто процентов знаешь, что это безнадежно. И Ямаха, и Янатаха и даже Ира уже были на пределе, чувствовалось, что головы у них далеко не ясные, а покрасневшие веки выдавали их усталость. Мне ужасно хотелось освободить их от работы, но, увы, восемь глаз лучше, чем два, а четыре головы — и подавно.
Поэтому мы продолжали углубляться в бумаги, и тишину в доме прерывали только неровный шелест страниц да чей-нибудь чих от поднявшейся бумажной пыли.
К исходу четвертого часа, когда мы все уже осоловели, Ирка вдруг перестала перекладывать бумаги, растерянно заморгала ресницами и пролепетала:
— Ой, ребята, я, кажется, совсем недавно где-то видела в бумагах отца какие-то цифры. Точно — 10 000! — Где? Что? Почему нам не сказала? — посыпались на нее со всех сторон вопросы.
— Да я, — растерянно стала рыться в своей стопке Ирка, — сначала внимательно все смотрела, а потом… Мысли сами собой убегают и вроде бы смотришь в бумагу, а ничего не видишь, возвращаешься по десять раз к одному и тому же месту. Или, может, у меня глюки? — растерянно посмотрела она на меня.
— Ищи, — постарался я ее приободрить. — Внимательно все перекладывай в обратную сторону. А лучше пока дуй в ванную, умойся холодной водой и приходи обратно. Перекур на пять минут, — объявил я, как только Ирка вышла в ванную.
Но поскольку никто из нашей компании не курил, то это предложение осталось чисто номинальным.
Ира вернулась из ванной очень быстро и, откинув со лба мокрые пряди волос, тут же углубилась в бумаги. Ей понадобилось целых пятнадцать минут, чтобы найти то, что она искала. Оказывается, она дважды прошла мимо того письма, которое было нам нужно. Признаться, прошляпил его и я. Вероятно, оттого, что написано оно было на английском языке, и я просматривал его по диагонали. Ира, поскольку тоже, как я понял, не сильно владела английским, просто переложила его дальше, но у нее зацепилась в памяти цифра "10 000". Она действительно фигурировала в этом письме.