Все золото Колымы
Шрифт:
Иван Петрович выполнил норму — пробежал пятнадцать-двадцать раз по кабинету и тяжело рухнул в массивное кресло.
— Короче, что это за семья такая и почему ты еще не побеседовал с остальными родственниками Ильина? Ты думай, думай, только Сибиряка мы должны положить на блюдечко с голубой каемочкой. Кстати, знаешь, откуда пошла его кличка? Начал он свою уголовную биографию еще в сорок седьмом году. Представлялся героем-дальневосточником. Про войну с Японией разные сказки рассказывал легковерным женщинам. В то время с нашим братом-мужиком дела обстояли неважнецкие, так что верили охотно. Нынче брачными аферистами никого не удивишь,
— А он что, на самом деле не воевал?
— В том-то и дело, что воевал. Только попал в самом конце войны с Германией в плен, ну, а в те времена таких сто раз перепроверяли. Среди пленных было много разного люда. Попадались и затаившиеся власовцы, и каратели. Так что на всякий случай посылали большинство на Дальний Восток до выяснения обстоятельств, при которых они попали в плен. Наш герой посчитал себя незаслуженно обиженным, сбежал с поезда, достал фальшивый паспорт и превратился в Виктора Николаевича Храмова. А что нынче наблюдаем? Стал он просто-напросто Сибиряком, преступником-рецидивистом. Мораль: не надо слишком обижаться. Был у него кореш на улице Обуха, дом двадцать девять. Номер квартиры запамятовал. Годы! А звали его, дай бог памяти, Михаилом Николаевичем Введенским...
А кореша действительно звали Михаилом Николаевичем Введенским. Года четыре назад он сменил адрес, женился и получил квартиру в Строгино. Я позвонил, и за дверями раздался птичий пересвист. Простым электрическим звонком нынче никого не удивишь. Встречались мне и такие электрочудеса, что почти любую песню исполняли, и цена их эрудиции была подходящая — девяносто рэ. За такие деньги я и сам могу весь репертуар Льва Лещенко спеть, особенно накануне зарплаты.
Звонок прочирикал птицей, и тут же, словно меня давным-давно ждали, кто-то невидимый проревел басом:
— Не заперто. Можно и не трезвонить!
Дверь и вправду оказалась незапертой, и когда я увидел двухметрового гиганта с бицепсами экс-чемпиона мира штангиста Василия Алексеева, то понял, что грабитель должен сотню раз подумать, прежде чем врываться в открытую квартиру.
Богатырь занимался вполне мирным делом — паял разноцветные проводки в приемнике марки «Россия». Паяльник в его руках казался крошечной скрепкой.
— Из милиции? — полуспросил-полуответил Михаил Николаевич.
— Как догадались?
— Я вашего брата без всяких знаков отличия в любой толпе обнаружу...
— Часто тревожили?
— Лет за пять первый пожаловал. Раньше частенько приходилось в вашей компании время проводить. Вообще-то я в компанию не набивался. Скучные вы люди. С вами побеседуешь, а вы просите расписаться на каждой странице. Формалисты... — Богатырь усмехнулся и аппетитно обмакнул паяльник в канифоль. В комнате запахло церковными благовониями. — Теперь, думаю, у вас ко мне никакого интереса. На старости лет надо по ночам спокойно спать. Врачи советуют...
— Сегодня, Михаил Николаевич, разговор без протокола. Ваш портрет на доске почета завода «Манометр» мы видели, рады, как говорится, счастья вам и благополучия! А привело сюда старое ваше знакомство...
— Сибиряк интересует? Не удивляйтесь, меня Иван Петрович Бондарь о вашем приходе известил. Просил помочь. Толковый он
Любит пошутить мой начальник! Я-то его памятью восхищаюсь: с такой в цирке можно выступать. А он, оказывается, с Введенским праздники празднует. Значит, беспокоился о моих мускулах, не хотел, чтобы размягчились. Ладненько, маленькие слабости есть и у начальства.
— Сибиряка я хорошо знаю. В одном бараке три года срок коротали. Крепкий мужик. Брачные аферисты — они все больше красавчики с усиками. Сейчас они больше под Бельмондо работают, а в мое время старались на женскую жалость бить. Когда Сибиряк о своей трудной биографии рассказал, то я даже не поверил. Перед ним блатные шапку ломали. Как зыркнет и этак тихонько, без особого выражения спросит: «По щекотке соскучился, фраер? Так я перышко по вкусу для тебя подберу!» Любые воры в законе сникали. Такому бандой верховодить, а он по женскому полу специализируется. Чудное дело! Сдается, занялся он этим делом только для раскрутки, копил оборотный капитал. О миллионах мечтал и все способ искал, чтобы, значит, без соприкосновения с Уголовным кодексом...
В комнату неслышно вошла стройная высокая женщина с русой тяжелой косой, такую в наш век химии днем с огнем не сыщешь. Она поставила на стол поднос с чашками, заварным чайником и бутербродами, живописно разложенными на фарфоровом блюде, в хрустальной вазочке темнело густое вишневое варенье. Прямо как в барском доме помещиков Лариных. Женщина к гостям своего Мишеньки относилась явно недоверчиво. Это я прочитал в ее взгляде, подаренном мне.
— Знакомьтесь, супруга моя — Мария Николаевна... Машенька, ты не волнуйся. Это товарищ из милиции, а с ней, как ты знаешь, у меня вполне нормальные отношения.
Женщина сразу сменила гнев на милость и прямо заискрилась доброжелательностью и гостеприимством.
— Угощайтесь... Беседа у вас, я вижу, длинная получается. Пора подкрепиться.
— Так вот я и говорю — искал он все время честные способы заработать миллион, а получилось иначе, и стал он самым злобным человеком. Во всем только злобный умысел видел. Да и сроки получал уже не за брачные аферы. За кражу, за ограбление...
— Значит, все-таки банду организовал?
— Нет, чего не было, того не было... Сибиряк в одиночку работает. Я же говорил — озлоблен он больно, никому не верит. Разве такой будет банду сколачивать?
— Судя по всему, откровенным до конца он ни с кем не был. Но в лагере он все-таки вас в собеседники выбрал. Не говорил ли он о филателии или филателистах?
— О собирателях марок, что ли? Как же, беседовал... Все переживал: вот, говорил, умным был бы, накупил всяких марочек до войны и давно бы миллионером стал. У него по этому вопросу даже консультант был.
— Консультант?
— Самый настоящий. За валютные проделки сидел. Мужик из себя невидный, но в марках разбирался получше академика. Его Сибиряк пригрел, под защиту взял...