Всегда начеку
Шрифт:
Посоветовавшись с председателем ревкома и командиром чоновцев, начальник милиции района Александр Васильевич Чернов приказал раздать всем коммунистам и комсомольцам оружие. Люди по ночам не спали, вслушиваясь в шум Катуни. Общее напряжение еще более усилилось, когда на околице села обнаружили убитого чоновца. Голова паренька была отрублена, на груди, прижатый камнем, белел листок бумаги:
«Так будет со всеми большевиками. Ждите нас».
И село, затихнув, ждало — страшного, неизвестного.
И вот вчера чоновцы задержали всадника. Когда его окликнули, он пустил свою резвую лошадку во весь мах. Может быть, ему и удалось бы уйти, если бы не милиционер
— Кто такой?
— Охотник из Чибита.
— А почему бежал?
— Испугался. Шибко много людей, много ружей...
Неизвестного доставили к Чернову. Допрос ничего не дал: неизвестный по-прежнему утверждал, что он охотник. И вот его вновь привели к Чернову, в эту юрту, которая одновременно была кабинетом начальника милиции, залом для совещаний и складом оружия.
Александр Васильевич ходил крупными шагами по устланному шкурами полу юрты, раскуривал трубку. Казалось, все его внимание поглощено этим нехитрым делом и он совершенно не замечает милиционера Филиппова, сидящего у выхода с винтовкой между колен, и задержанного — низкорослого, худощавого, с узким разрезом испуганных глаз, одетого во франтоватую барнаулку и мягкие сапоги без каблуков.
В юрте было жарко натоплено, и задержанный, видимо, изнывал от жары в своей добротной шубе. Его смуглое скуластое лицо лоснилось от пота, пот скатывался по лбу, застилая глаза. Комкая заскорузлыми красными руками овчинную шапку с цветастой шелковой кисточкой, он время от времени вытирал ею лоб и сипло вздыхал, ловя ртом воздух, как таймень, выброшенный на берег.
От показаний этого человека зависела жизнь сотен людей. Где бандиты, что они замышляют, какими располагают силами? На все это ответить мог только он один. Чернов во что бы то ни стало должен был добиться от него правды. Но как это сделать?
Александр Васильевич не сомневался, что неизвестный связан с кайгородовцами и послан ими в Усть-Коксу на разведку. Об этом свидетельствовало многое. Копыта лошади задержанного были обмотаны тряпками, курок новенького японского карабина на боевом взводе, в суме — хлеб, несколько банок консервов, монгольский нож и фляга со спиртом, а к строевому кавалерийскому седлу подвешены для отвода глаз два убитых тушканчика-прыгуна.
Разве на охоту в горы едут с карабином и обматывают копыта лошади?
Но Чернов хорошо знал алтайцев и их обычаи, он сам был наполовину алтайцем и прожил здесь много лет. Алтаец простодушен и правдив, но, раз солгав, он уже до конца будет стоять на своем. Неизвестного теперь не заставят сказать правду ни улики, ни угроза смерти. «Если алтаец выбрал дорогу, он с нее уже не свернет, даже если она ведет его в пропасть», — говаривал отец Чернова, который был кумандинцем. Эти слова Александр Васильевич хорошо запомнил. Если выбрал дорогу... Но разве человек, сидящий перед ним, выбирал себе дорогу? Нет, он пошел по чужой стежке. Пошел и заблудился, увяз в глубоком снегу. Неужто он отвернется, когда друг укажет ему его настоящую дорогу? Ослепнуть может каждый, но кто захочет остаться слепым?
Чернов не верил в бога, о котором ему рассказывала мать, забитая крестьянка, никогда не выезжавшая за пределы Бийского уезда. Он видел слишком много несправедливости, батрача у богатеев и плотничая в артели, и слишком много смертей на фронте. Но он все-таки верил в чудеса, в те чудеса, которые делает с людьми правда, за которую он проливал кровь. Она, эта правда, была проста и бесхитростна, как весь уклад жизни бедняков, как добытая потом краюха крестьянского хлеба. Понять эту правду мог каждый, надо было только ее увидеть. Перед ней складывали
Чернов тяжело сел на скрипнувшую под ним табуретку, выбил золу из трубки и, ловя взглядом ускользающий взгляд задержанного, устало сказал:
— Давай говорить честно. Я не хочу с тобой хитрить. Советской власти хитрить ни к чему. Советская власть — честная власть, она власть бедняков: моя, твоя, его, — кивок в сторону Филиппова. — Я не могу тебе поверить. И тебе никто не поверит. Ты выдаешь себя за теленгита, но не знаешь, какие ставят юрты в Чибите, и сидишь на лошади, как шорец.
— Я только бедный охотник, — сказал задержанный, и пот еще обильней заструился по его лицу.
— Охотник не стреляет тушканчика, не растрачивает на него патронов, он ставит на тушканчика силки. Охотник стреляет колонка и рысь — для меха, а кабаргу и косулю — для мяса. Охотник не берет в горы карабин и не обматывает ночью копыта своей лошади. Охотнику нечего делать около Усть-Коксы, где давно нет крупной дичи. Ты кайгородовец и приехал к нам не с добром, а со злом. Да, со злом, и поэтому не смотришь мне в глаза. Твои глаза бегают, как бурундуки, завидевшие ястреба. И я знаю, чего ты хочешь. Ты хочешь, чтобы все тучные пастбища вновь отошли к богатеям, а бедняки пухли бы от голода и пасли чужие стада. Ты хочешь, чтобы наши дети умирали от болезней и надрывались на рудниках...
— Нет, начальник, я не хочу счастья богатым, нет...
— Но за богатых сражается генерал Кайгород, которому ты служишь и который дал тебе коня и карабин. Три дня назад бандиты убили нашего товарища, алтайца из племени куманди кижи. Он был совсем молодой, у него еще не было бороды и усов, и он не успел поцеловать ни одной женщины, но он был настоящий мужчина с сильными руками и чистым сердцем. Он хотел счастья и свободы для всех бедняков Алтая, он с винтовкой в руках защищал это счастье. И вы его за это убили, отрезали ему голову и надругались над ней...
— Я его не убивал, начальник...
— Нет, раз ты кайгородовец, значит, ты его тоже убивал. Тебе дали карабин, чтобы ты убивал своих братьев. И сейчас его мать в аиле Тебекер рвет на себе седые волосы и проклинает тебя — убийцу. И вместе с ней тебя проклинают все матери Алтая, чьи сыновья сражаются за правое дело. Ты приехал к нам не как гость, а как вор. Ты хотел здесь все разведать, чтобы Кайгород мог убить меня, сына бедняков — кумандинца и русской, его, Филиппова, который получил чахотку на рудниках, и наших товарищей, крестьян и рабочих. Ты не рассказал о себе правду, но о тебе рассказывают твои руки. Не прячь их, тебе их не надо прятать. Это рабочие руки. Кайгород такие руки презирает, мы ими гордимся. У тебя желтая кожа на ладонях и коричневые обломанные ногти, твои пальцы в трещинах. Ты дубил кожи, ты их мял и скоблил на кожевенном заводе. Тебе тяжело доставался хлеб. Ты редко был сытым, не была сытой и твоя жена, плакали, выпрашивая хлеб, твои дети. У нас таких, как ты, много, но они, в отличие от тебя, настоящие люди, ни один из них не стал предателем и не променял свет правды на консервы и карабин. Для них честь дороже золота. А тебе, как бездомной собаке, Кайгород бросил подачку, и ты сейчас же забыл про своих братьев бедняков. Не бойся, мы тебя не убьем. Отправляйся к своему Кайгороду, подползи на брюхе к его сапогам, лизни языком его генеральскую руку и расскажи ему обо всем, что ты здесь видел. Может быть, он бросит тебе кость. Грызи ее. Иди и подумай обо всем, что я тебе сказал. Хорошо подумай. Ты бедняк, и мы тебя не тронем. Мы воюем только с богатеями. Иди!