Всегда только ты
Шрифт:
— Спасибо, — говорит он тихо. — Мне надо научиться получше сбегать из таких ситуаций.
Я улыбаюсь ему через плечо.
— Какова твоя обычная тактика?
— Выдумать причину, по которой мне нужно уйти.
— Аа. И в этот раз ты не ушёл, потому что…
Он останавливается как вкопанный.
— Потому что я ждал тебя. Естественно, я не ушёл.
— Ты мог бы подождать в машине, Рен, — я разворачиваюсь к нему лицом. — Тебе не нужно было терпеть такое из-за меня.
Губы Рена изгибаются в легчайшей улыбке.
—
— Как пожелаешь, Сорен, — я шутливо щипаю его за бицепс. — А теперь помоги мне доесть пиццу, чтобы мы поехали к детям, а потом домой. Пока Пацца не накакала на твой вычурный диван.
***
— Твои подруги потрясающие, — говорит Рен.
Я мрачно смотрю в окно машины.
— Они в немилости.
Когда в следующий раз приду на водную аэробику, расскажу Энни ту ужасную шутку про овощи, от которой она всё никак не может отойти. Она от смеха описается в бассейне — поблагодарим за это последние месяцы её беременности. Но Лорена провинилась сильнее всего. Пошлю к ней на работу стриптизёра. В рабочее время. Поделом ей.
Рен смеётся.
— Фрэнки. Ты крутая и невозмутимая. То, что твои подруги рассказали несколько слегка смущающих и абсолютно уморительных историй, лишь дополняет картину в целом.
Я бурчу себе под нос и ёрзаю на сиденье, пытаясь найти комфортное положение. Это сложно, когда оба твоих бедра болят.
Рен держит руль в идеально правильном положении и отпускает его одной ладонью ровно настолько, чтобы поправить зеркало заднего вида, пока мы стоим на светофоре.
— Ты же шутила насчёт Паццы, какающей на диван, верно?
— Конечно. В течение дня она в своём мини-вольере. Ну то есть, прошли годы с тех пор, как она в последний раз прогрызла себе дырку в вольере и разодрала всю мебель в моей гостиной.
Рен издаёт сдавленный звук и с опаской косится на меня.
— Ты же подшучиваешь надо мной, да?
Я широко улыбаюсь.
— Тебя так забавно дразнить, Зензеро. Ничего не могу с собой поделать.
— Поверь мне, я не раз такое слышал.
Чувство вины накатывает на меня, тяжело оседая в животе. И потому, что я сама слишком часто не понимала шутки или поддразнивания (такое постоянно случается, когда твой мозг понимает всё слишком буквально), и потому что вчера он сказал мне, что старшие классы для него были настоящим кошмаром. Наверное, над ним подшучивали столько раз, что хватит на две жизни.
— Эй. Извини, — я кладу ладонь на его бедро, и О Милостивый Санта-Клаус, Застрявший в Дымоходе, ноги этого мужчины твёрдые как гранит. Я отдёргиваю руку так, будто обожглась.
Рен прочищает горло и жмёт на газ, когда светофор переключается на зелёный.
— Тебе не нужно извиняться, Фрэнки.
Мне кажется, он что-то сдерживает, но мне ужасно плохо удаётся понимать такие моменты. Иногда быть аутистом — это так раздражающе и утомительно.
На работе я не говорю об аутизме. Я маскирую свои симптомы, то есть, делаю всё, чтобы казаться «нормальной», поэтому Рен и парни видят только Фрэнка-Ворчуна, серьёзную и неулыбчивую версию меня. Но иногда мне хотелось бы, чтобы Рен знал. Потому что сейчас он не знает, как сильно мне нужно, чтобы он не ходил вокруг да около, а прямо сказал мне правду. Я не вижу сквозь эти полупрозрачные слои лингвистической вуали.
Всё едва не слетает с моего языка, но вместо этого я снова ёрзаю на сиденье и меняю тему.
— Так вот… мне кое-что надо тебе сказать, — с таким же успехом можно сбросить бомбу прямо сейчас. — Папарацци сфотографировали нас вместе уходящими на ланч. Твиттер просто взорвался. Возможно, зародилась небольшая гипотеза, что мы вместе.
Рен резко ударяет по тормозам, отчего нас бросает вперёд.
— Что, прости?
— Это затихнет, Зензеро, — я держусь за ручку над дверцей на случай, если снова тряхнёт.
Его шею и щёки заливает свирепый румянец.
— О.
— О? — я тычу его в плечо. — Ты переходишь на односложные ответы.
Он начинает запинаться, щёки становятся малиново-красными.
Я стараюсь игнорировать удар по моей гордости. Неужели быть временно связанным со мной в подобной манере — это так ужасно?
— Рен. Расслабься. Всё само стихнет. И если хочешь, чтобы всё заглохло ещё быстрее, выберись из дома и сходи на парочку свиданий. Сделай так, чтобы тебя увидели с другой женщиной…
— Нет, — резко говорит он. Сделав долгий медленный вдох, Рен сжимает руль, затем расслабляет пальцы. — Прости, это прозвучало грубо. Я растерялся. Я хотел сказать, что сейчас не заинтересован в отношениях.
Меня пронзает странным уколом ревности. Что это за женщина, которую он ждёт и которая так всецело завладела его сердцем?
— Надеюсь, эта женщина того стоит, Бергман.
Его губы поджимаются. Он качает головой.
— Я… это не… — вздохнув, он направляет фургон на парковку у больницы и встаёт на свободное место. Я достаю свой парковочный стикер и цепляю на его зеркало.
— Это повлияет на твою работу? — спрашивает он. — Хочешь, чтобы я поговорил с Дарлин?
Я качаю головой.
— Не волнуйся. Ранее я уже написала ей на электронную почту и объяснила. Просто я прошу прощения, что тебе придётся иметь дело с людьми, которые думают, что ты со мной…
— Фрэнки.
Я замираю, не до конца расстегнув ремень.
— Да?
Рен поворачивается на сиденье и встречается со мной взгляд.
— Мне бы польстило, если бы кто-то подумал, что ты со мной.
У меня в ушах звенит. Сердце сжимается от ноющей боли, внутри срабатывают все тревожные сигналы.
«Опасность! Опасность! У тебя зарождаются чувства к Рену Бергману».