Шрифт:
Я с отцом и мамой жил в деревне. Жизнь была далеко не сказочной, родители много работали, а я помогал, чем мог, потому что других помощников у них не было. Кроме бабушки с дедушкой, но жили они за рекой и приезжали только на престол и по большим праздникам.
Раньше меня к ним на лето отправляли, дед катал на телеге, бабушка кормила пирогами. Я полюбил Искру, кормил её яблоками, но только под присмотром. Прошлым летом родился Яхонт, дед обещал мне подарить его, когда подрасту, поэтому когда я через год услышал знакомый колокольчик, то сразу побежал на улицу.
– Едут! – закричал, прыгая от радости.
Помню, как бежал навстречу, на ходу запрыгнул на телегу и повис на шее у бабушки. Помню, как заметил шевелящийся мешок рядом с ней, и подумал, что мне привезли жеребёнка. Моя бесконечная радость длилась до ворот нашего дома.
Когда телега остановилась, оказалось, что в мешке лежит молодая козочка. Мама почему-то об этом знала и отвела её в приготовленный папой хлев. В этой суматохе никто не заметил моего расстройства, не до меня было, ведь в тот день главным был мой брат. Именно ради него собралась вся родня, на крещение.
Через год братьев стало два. Я им был рад, и помогать был рад. Но помощь теперь была другая, какая-то взрослая, за неё так тепло не хвалили, как раньше.
Мне, как и прежде, читали сказки, но к восьми годам я превратился в замшелого реалиста, хотя слова такого тогда ещё не знал. Пока другие дети пищали от радости, что нашли пятилепестковый цветок сирени, я в очередной раз вывешивал на верёвку в огороде выстиранные пелёнки. Ночами лежал на лавке перед домом не для того, чтобы падающей звезде желание загадать, просто ценил тишину и уединение.
– Успеешь для себя нажиться, – говорила бабушка, и больше не брала к себе на лето.
Мама говорила, что бабушка больная уже, да и дед ослаб. А я думал, что они решили наконец-то пожить для себя, и пытался посчитать, сколько лет мне до их возраста ждать. Но не отчаивался, знал, что всё изменится, надо просто потерпеть.
И все вокруг так жили: терпели и откладывали. Говорили, что времена виноваты. В детской голове сложные времена представлялись коварным заговором часов, у которых внутри и правда чёрт ногу сломит. Видел, как дед одни чинить пытался: разобрал, а собрать не смог. Так и лежали они в ящике шестеренками наружу, как олицетворение бесплотной надежды.
Единственной радостью стала для меня коза. Не потому, что Беляна меня любила, козу надо было пасти. Их в деревне было немного, голов пятьдесят. Хозяева договаривались и пасли по очереди это небольшое стадо. Я пас за себя и старенькую соседку. Потом ещё одна пожилая пара попросила меня о помощи, не безвозмездно. Почти всё лето я проводил в лугах или на окраине леса и получал за это плату, чувствуя себя самостоятельным и взрослым.
Только вот часы-заговорщики с собой не носил. Ругала меня вся деревня, что с пастбища коз приводил с опозданием. Зато сытых, с круглыми боками. Но ведь не рано же, когда бабы в колхозе. В мои дни никогда эти ведьмы рогатые по селу не разбегались и в чужих палисадниках не обедали. Другие хуже пасли, хоть и ходили парами, а не в одиночку, как я.
Конец ознакомительного фрагмента.