Всего один день
Шрифт:
— Нет, — говорю я. — Но ему швы накладывали. И еще у него был синяк.
— Это можно сказать о большинстве наших пациентов, — говорит доктор. — Мне очень жаль.
Он встает со стула и что-то падает на пол. Рен поднимает с пола монетку в одно евро и протягивает ему.
— Подождите! Он вот так с монеткой делал, — говорю я. — Он мог перекатывать ее по костяшкам. Можно? — Я беру монету и показываю.
Потом отдаю ее доктору Робине, он рассматривает ее, словно она какая-то необычная. Подбрасывает и ловит.
— Commotion c'er'ebrale! [88] —
— Что?
— Сотрясение мозга, — переводит Рен.
— Сотрясение?
Врач поднимает указательный палец и начинает медленно им вращать, словно вытаскивает воспоминания из глубокого колодца.
— У него было сотрясение. И, если я правильно помню, разрыв тканей на лице. Мы хотели понаблюдать за ним подольше — сотрясение мозга может иметь серьезные последствия, — а также хотели сообщить в полицию, ведь на него напали.
88
Сотрясение мозга (фр.).
— Напали? Почему? Кто?
— Мы не знаем. В таких случаях заявляют в полицию, но он отказался. Он был очень взволнован. Я вспомнил! Он пробыл у нас лишь несколько часов. Хотел сразу же уйти, но мы настояли, что нужно сделать томограмму. Но когда мы его зашили и увидели, что кровоизлияние в мозг отсутствует, он сказал, что ему крайне необходимо идти. Что это очень важно, иначе он что-то потеряет, — он поворачивается ко мне и смотрит на меня огромными глазами. — Тебя?
— Тебя, — соглашается Рен.
— Меня, — перед моими глазами начинают плясать черные пятна, мозг словно разжижается.
— Кажется, она сейчас в обморок упадет, — говорит Рен.
— Опусти голову между колен, — советует врач. Он зовет медсестру, она приносит мне стакан воды. Я выпиваю. Внешний мир прекращает кружиться. Я потихоньку разгибаюсь. Доктор Робине смотрит на меня, как будто бы отодвинув шторку профессионализма.
— Но это было год назад? — спрашивает он, и его голос мягкий, как одеяло. — Вы потеряли друг друга год назад?
Я киваю.
— И ты его все это время искала?
Я снова киваю. В каком-то смысле, да.
— Думаешь, и он искал тебя?
— Не знаю. — И это правда. То, что он пытался найти меня год назад, не означает, что хочет и до сих пор. Или чтобы я его нашла.
— Но ты должна это знать, — отвечает он. Поначалу мне кажется, что он упрекает меня за незнание, но он берет телефонную трубку и звонит. А потом снова смотрит на меня: — Должна знать, — повторяет он. — Подойди ко второму окошку в кассе. Карточку показать не можем, но я сказал им дать тебе его адрес.
— Он у них есть? У них есть его адрес?
— Какой-то адрес есть. Иди, возьми. И найди его, — он снова смотрит на меня. — Как бы там ни было, ты должна знать.
Я выхожу из больницы, иду мимо больных, которые во время процедуры
Я сажусь на скамейку, стоящую около прямоугольника травы, между старыми кирпичными строениями. В цветущих кустах танцуют пчелы, неподалеку играют дети — в этих больничных стенах течет насыщенная жизнь. Я смотрю на листок. На нем может быть любой адрес. Он сам может быть в любой точке света. Насколько далеко я готова зайти?
Я думаю про Уиллема, которого избили — избили! — и он все равно пытался найти меня. Я вдыхаю поглубже. Запах свежескошенной травы смешивается с ароматом пыльцы и выхлопными газами грузовиков, ждущих у обочины. Я смотрю на свое родимое пятно.
Разворачиваю распечатку, я еще не знаю, куда мне придется ехать, но знаю, что поеду.
Тридцать четыре
Август
Утрехт, Голландия
В моем путеводителе Утрехту уделяется аж целых две страницы, так что я жду увидеть крошечное или страшное промышленное местечко, но оказывается, что это красивый средневековый город с извивающимися узкими улицами, домами ленточной застройки с щипцовыми крышами и многочисленными каналами с плавучими домами, и трудно понять, живут ли здесь люди или это кукольный город. Хостелов тут немного, и когда я нахожу тот единственный, на который мне хватит денег, оказывается, что раньше это был сквот. И у меня возникает такое чувство, словно какая-то секретная часть мироздания посылает мне сообщение: «Да, именно сюда ты и должна была попасть».
Ребята в этом хостеле очень дружелюбны и готовы помочь, да еще и прекрасно говорят на английском, как и Уиллем. Один из них даже похож на него — такое же лицо с угловатыми чертами, такие же пухлые красные губы. Я спрашиваю, не знает ли он Уиллема; но оказывается, что нет, и когда я объясняю ему, что он похож на человека, которого я разыскиваю, он со смехом говорит, что половина голландцев на него похожи. Он дает мне карту Утрехта и объясняет, как добраться до того дома, адрес которого мне выдали в больнице. Это в нескольких километрах от хостела, так что он предлагает взять в аренду велик.
Но я решаю ехать автобусом. Дом не в центре, в районе, где много музыкальных магазинов, ресторанов с кухнями разных стран, где на шомполах жарится мясо, и граффити. Свернув пару раз не туда, я наконец нахожу нужную улицу, она расположена напротив каких-то железнодорожных путей, на которых стоит заброшенный товарный вагон, почти полностью изрисованный граффити. Через дорогу от него стоит простенький узкий дом, согласно моей распечатке, это и есть последний известный адрес Уиллема де Ройтера.