Всех скорбящих Радость (сборник)
Шрифт:
Прошел год, другой. Василиса горюет, плачет, сыночка любимого забыть не может. И вдруг однажды ранним зимним синим вечером – тук-тук-тук! – стучится кто-то в окошко: «Открой, матушка, я с доброй вестью к тебе!» – и на крыльце пимы загрохотали, снег отрясая. Вздрогнуло и упало было от радости сердце Василисы, но нет – не Василька это любимый голосок, не его и повадка. Отворилась дверь, и в избу вошел незнакомый человек, явно не бедный: на плечах хороший полушубок из белой овчины, на голове – треух из молодого оленя-пыжика. Стащил незнакомец треух с головы, поклонился трижды в красный угол на иконы, потом один раз – хозяйке да и говорит:
– Ты и есть вдова Василиса, матушка?
– Да, я.
– А сына у тебя Василием зовут?
– Звали Василием… Да утонул мой сынок Василек два года
– А вот и не утонул твой Василек! Радуйся, матушка, жив он и здоров! За морем живет и скоро женится, а потом и к тебе в гости приедет! – сказал вестник. И тут же имя свое назвал – Трофим.
Поведал Трофим обомлевшей Василисе удивительную историю. Не погиб, оказывается, дорогой ее сыночек, а чудом спасся. «Не иначе как по вашим молитвам, матушка!» – добавил в этом месте Трофим. Льдина, на которой рыбаков-«вешняков» в море унесло, еще раз раскололась, да так, что на одной ее половине все рыбаки остались, а на другой – один Василий. Хотел он уже в воду броситься, чтобы доплыть до товарищей, но сообразил, что это верная смерть – плыть в ледяной воде на таком студеном ветру: коли и доплывет, так согреться на льдине будет нечем! И остался он, решил предать себя воле Божьей. И правильно, как оказалось потом, Василий решил: неделю и еще полдня просидел он один на льдине, оголодал, ел снег, края рукавиц овчинных изжевал, а согревался – молитвой. Много он в эти дни молился – Спасителю, Божьей Матери, Василию Великому, своему небесному покровителю да Николаю Угоднику, защитнику всех ходящих по водам морским. Недаром говорят, что тот не молился, кто в море не бывал. За полдень седьмого дня увидел Василий у окоема небольшое судно-шхуну с двумя склоненными назад мачтами. И со шхуны его тоже заметили, свернули с пути и подняли почти бесчувственного со льдины. Напоили и растерли его норвежским ромом, закутали в сухую оленью шкуру. Придя в себя, первым делом Василий спросил, куда идет корабль. «В Северную Норвегу! – ответили ему. – Лес, сало и хлеб везем!» Встрепенулся Василий: «Мне к русскому берегу надо, братцы! Может, лодчонку какую дадите?» Засмеялись моряки: «Нет у нас лишних лодчонок, паря! А идем мы в Варгаев, там наш порт. Но ты не горюй, к русскому берегу мы тоже скоро пойдем, когда рыбу и ром из Норвеги в Россию повезем!» Судно принадлежало русскому купцу, торговавшему между Норвегой и Русью, а жившему в Варгаеве. Купец, а был это отец Трофима, расположился к молодому храброму рыбаку и по прибытии в Норвегу взял его к себе в дом выхаживать: Василий все-таки на льдине промерз сильно и как в тепле на шхуне оказался, так тут же и расхворался.
Недели две отлеживался он, а потом встал и работу попросил: «Должен я за провоз и заботу хозяину отработать!» Честность такая купцу по нраву пришлась, и начал он Василия, как только тот окреп, к торговому делу приучать. И с Трофимом Василий подружился, стали они не разлей вода, словно дружные родные братья. А боле всего он сестре Трофима Липушке по сердцу пришелся. Года не прошло, как заметил купец, что между молодыми пошли переглядушки, подумал да и благословил их на честный брак, уж очень ему молодой помор понравился. Только велел он и у матери Василия тоже благословение получить. «Как хочешь, так и добудь, а чтобы мне благословение от матери твоей было!»
– И вот, матушка Василиса, вскоре послал меня отец с обозом норвежской рыбы в Санкт-Петербург, по «мурманской дорожке», а Василий и говорит: «Выручай, брат Трофимушка!» – и попросил он меня по дороге в село Олениха завернуть, оно, мол, по дороге, его все рыбаки-поморы знают. Так и оказалось, легко я тебя нашел. Так что просит тебя, матушка, твой сын Василий вышить ему его праздничную красную рубаху васильками – это и будет, сказал, ему от тебя на свадьбу материнское благословение! Так что на обратном пути из Петербурга я снова к тебе заеду, ближе к Пасхе, и рубаху, вышитую для Василька, заберу. Свадьба-то у него с сестренкой моей на Красную Горку назначена, так что ты уж поспеши с рукодельем-то!..
Переночевал Трофим в избе у Василисы каку будущей родственницы, а наутро ушел с обозом в Петербург. А Василиса достала из сундука красную шелковую рубаху сынка, которую он только на Пасху надевал в Божью Церковь, достала и моточек синего шелка, иголку, села на лавку под окошком, где светлее, да и призадумалась. Сомнения ее стали одолевать: уж больно складная да гладкая история у Трофима вышла! Уж не лихой ли он обманщик, который решил хитростью выманить дорогую шелковую рубаху у бедной вдовы да еще и заставить ее расшивать рубаху ту заветную цветами-васильками? А ну как никакого купца в Норвеге с дочерью-невестой вовсе и нет?
Сидит Василиса у окна с красной рубахой на коленях: вышьет один василек – и отложит рубаху, сына вспомнит и не верит, что жив он и ждет от нее шелковую красную рубаху с синими васильками, материнское ее благословение на свадьбу. Заплачет она, бросит свое рукоделье и уйдет на берег моря Студеного о сыне горевать да плакать. Потом опомнится: «Да что ж это я? Время-то идет, а у меня еще и ворот не готов, а ведь еще и рукава расшить надо!» – бросится домой, схватит иголку и снова шить. Пошьет немного, и опять сомнительные думы ее одолевают. И сынка, коли жив он, ей жаль – как же он без ее материнского благословения под венец невесту поведет? – но и трудов своих напрасных жаль, а главное – обидно за обман, да и рубаху шелковую лихому человеку отдавать задарма нет охоты! Так, говорят, все сидела и сомневалась… Может, и до сих пор сидит, сомневается.
– Ну, а конец-то у сказки какой? – спросила Татьяна, слушавшая меня с детским вниманием, вся захваченная нехитрой поморской историей. – Не может старая сказка так неопределенно кончаться, это ж не новомодный психологический роман, где финал остается открытым из литературного кокетства!
– А вот, представь, не знаю! – схитрила я. – Не помню! Ты уж сама конец сказки придумай, Танюша! – И с этими словами я подругу свою оставила в размышлениях и уехала к себе в Петербург, домой.
Но вам я расскажу конец истории самой Татьяны. Вернувшись в Санкт-Петербург, я как-то закрутилась в делах и не сразу позвонила ей, а когда наконец собралась – не застала ее дома. Потом, уже месяца два спустя, она сама мне позвонила и сказала, что все еще думает над концом поморской сказки. А еще сказала, что побывала она за это время паломницей в двух святых местах – в Трифоновом мужском монастыре и в женском Христорождественском, в своей Вятской епархии. Мне показалось, что голос у нее стал намного спокойней, не такой измученный и без этих отчаянных высоких нот.
Через год я получила от Танюши письмо, а в конверте были: открытка с видом Христорождественского монастыря и красная шелковая закладка для книги с вышитым на ней синим васильком. Письмо на открытке было очень короткое: «Спасибо за поморскую сказку, дорогая, она меня вразумила. Сейчас я живу трудницей при обители, что будет со мной дальше, пока не знаю. Но красную рубаху я прилежно расшиваю васильками, а один из них дарю тебе на молитвенную память о нас с Владиком. Твоя любящая р. Б. Татьяна».
Ну конечно, и у старинной сказки должен быть определенный конец и желательно хороший, иначе что же это за сказка, правда?
Закончила вдова Василиса сыну свадебную рубаху и отправила Васильку с названным братом Трофимом. А по осени сынок и сам приехал за родимой матушкой и увез ее к себе жить.
Данилкины жемчужинки
У пятилетнего Данилки случилась самая большая беда, какая только может случиться у мальчика или девочки, – у него умерла мама. Болела, болела и умерла. Сначала Данилка ходил как пришибленный: он как-то и понять не мог, что же такое случилось с его мамочкой, почему ее больше нет ни дома, ни в больнице, ни на улице возле дома? Он все оглядывался и прислушивался, и никак не мог поверить в то, что это его настоящая мама лежала в том длинном коричневом ящике с оборочками, который чужие дяденьки накрыли крышкой, заколотили гвоздями, а потом зарыли в землю. Он чувствовал, что это не так, что это неправда, но спорить со взрослыми он не умел и не хотел – не до того было Данилке. Он просто сидел часами на одном месте и все ждал и ждал, что его позовут и повезут к маме в больницу. Или она сама появится, подойдет к нему, сядет рядом, обнимет его и скажет: