Всем сестрам… (сборник)
Шрифт:
Никодимов пришел с работы ровно в шесть. Вымыл руки и сел ужинать. Алла Ивановна поставила перед ним тарелку с горячими сырниками.
Лялечка пришла домой в семь пятнадцать. Выпила чаю и ушла к себе читать новый детектив.
Галечка проспала до позднего вечера и проснулась очень голодная. Алла Ивановна спекла ей оладьи.
Никодимов посмотрел по телевизору новости и улегся спать.
Алла Ивановна перемыла посуду и с тяжелым сердцем пошла к себе.
«Ничего, – успокаивала она себя, оправдывая всех и Лялечку. – Ну что поделаешь, сватать надо было бы Галечку. Лялечка оказалась типичная
И себя она тоже оправдывала. Ну, ошиблась она, ошиблась. А ведь хотела как лучше. Разве мать желает своим детям чего-нибудь, кроме добра?
В общем, через девять месяцев Галечка родила младенца – крупного, с красным личиком и белесыми бровями. Алла Ивановна была счастлива. Лялечка кривила ротик и зажимала нос и уши, когда младенец кричал и пачкал пеленки. Никодимов подходил к младенцу, молча и внимательно смотрел на него и делал «козу». Галечка смеялась и целовала сына в крепкую розовую попку. Алла Ивановна кипятила соски и варила манную кашу.
На улицу выходили такой компанией: Лялечка со скорбным и немного брезгливым выражением лица, Галечка, еще больше раздобревшая после родов, в с трудом застегивающемся плаще, со счастливой улыбкой, невозмутимый, важный Никодимов и счастливая Алла Ивановна, гордо катившая колясочку с новорожденным внуком.
Все было очень даже миленько, как любила говорить благоразумная Алла Ивановна.
Отражение
Сейчас она ненавидела это так же яростно, как когда-то любила. И все равно тянуло. Мазохистка. Дура. Всегда была дурой – жизнь показала. Пустая жизнь.
Где они, где эти бархатные брови, золотые волосы? Где эти сливовые глаза, тонкая шея? Сейчас, когда она присаживалась перед зеркалом, возникало два чувства – ненависть и стеснение.
Это раньше было – улыбка и кокетство с неодушевленным предметом:
– Свет мой, зеркальце, скажи!
Оно и говорило – всю правду. Как, впрочем, и сейчас, только сейчас беспощадно. С телом было еще хуже, еще печальней, совсем плохи дела. А этот дурак все любуется. Идиот. Всегда был идиотом.
– Ты – моя маленькая девочка.
Ни хрена себе девочка! Старуха. А он был слеп. Ничего не видел. И даже счастлив.
Потому что теперь – полная спокуха. Теперь она никому не нужна. Дождался своего часа. Высидел, как курица яйцо.
Всю жизнь – ни одного попрека. Словно не замечал ни ее пустых походов налево, ни судьбоносных романов. Лишь бы не ушла, лишь бы была рядом. Убожество. А может, просто умный? Делал вид. Ну уж нет! Тогда слишком умный – а этого не может быть.
Всю жизнь все ловились, как на крючок, на ее красоту. Глупые тупые рыбы с пустыми и обреченными глазами! Хотя им всем и всегда было нужно одно. Никому не была нужна она сама, ее душа. Впрочем, и ей до чужих душ… Пошли все к черту.
А тогда казалось, что жизнь – как песня. Детей не хотела. На черта? Видела у знакомых, подруг не было: сопли, свинки, ветрянки, сады и школы, внуки и невестки. Уже к тридцати – изношенные тела и лица. Она хоть продержалась.
Вспомнить, конечно, есть что. Что говорить? Один моряк чего стоил! Прилетал к ней на два часа, просто чтобы увидеть. Красивый мальчик. Наивный. Она тогда здорово увлеклась. А полковник? Сильный мужик, как сейчас сказали бы, брутальный. Хотел бросить семью, детей, на все был готов. А она как представила, что по гарнизонам… Увольте. Он тогда в Афган поехал. Поспешил к себе на похороны.
А хирург? Вскрывал ей гнойник на пальце – так, ерунда, мелочь. И глаза, полные слез. У него! А она смеялась.
– У тебя болевой порог низкий! – сказал он тогда. – Ты не чувствуешь боли!
Что есть, то есть. Хирург этот предлагал все бросить и свалить в Штаты.
– А муж? – она делала удивленные глаза.
– Не смеши, – отвечал он.
Она сделала вид, что обиделась. В общем, потом этот хирург в Штаты таки свалил. Слышала, что процветает. Ну и черт с ним.
Был еще архитектор. Писал стихи, хорошие, между прочим, стихи, она в них толк понимала. Хотел построить терем из розовых гладких бревен и увезти ее туда, в еловый темный лес. Она тогда смеялась: я – только во дворец. Он потом умер, кстати, быстро сгорел – за три месяца, от рака. Хорошо, что не заселились в терем.
Был еще и артист из театра оперетты. Это вообще смешно. Несерьезно. Но был красив как бог. Правда, с элементами голубизны. Черт и с ним. Это – из длительных. Ну, более-менее «по-сурьезу».
А так. Инженеришка из КБ. Резал вены – дурак, видел же, что не по Сеньке шапка. Водитель-дальнобойщик. Кулаки с ведро. Когда обнимал, от страха падало сердце, а потом было смешно – дикарь, в общем. Летчик себя тоже не оправдал. Думала: летчик, романтично. Форма, фуражка, голубая рубашка под цвет глаз, покоритель воздушного океана. А оказался слабак. Во всех смыслах. Ну, и так далее. Не о чем говорить.
К сорока вышла замуж – испугалась. Одиночества. По какой любви, о чем вы? Кто, как не она, знает, как быстро это проходит: вулканы страстей, пожары эмоций – а дальше труха, пепел. Воспоминания. Когда приятные, а когда не очень. Решила, что выйдет «по голове». Думала тогда, что это самое верное.
Выбирала долго. Выбрала. Если «по голове», то не прогадала. Чай, кофе в постель, домработница – «береги, любимая, свои прелестные ручки». Парикмахер, массажист на дом, водитель к подъезду. Дача в Малаховке – камин, зимний сад, квартира на Смоленке – четыре комнаты, потолки – четыре с половиной. Бронзовые люстры, персидские ковры, мейсенские сервизы. Спальня из карельской березы. Вдовец без детей. Куда лучше? А про то, что тошнит, знала только она.
Ушла в отдельную спальню. Он не возражал. Он вообще никогда ей не возражал. Слова грубого за всю жизнь, за все пятнадцать лет не услышала. Не жизнь, а рай.
Хочешь – читай, хочешь – смотри кино, хочешь – пой. Кстати, она когда-то неплохо пела. Говорили, у нее меццо-сопрано. Нужно было развивать, потенциал был. Она не стала.
Тогда у нее было много всяких дел, не до учебы. Пробовала вязать – бросала через полчаса. Занятие для идиоток. Вышивать на пяльцах? Извините. Однажды захотела рисовать – муж купил холсты, подрамник, краски. Постояла у мольберта два дня. Потом надоело. Один раз съездила в Третьяковку. Побродила по залам. Было хорошо. Больше не поехала.