Всем смертям назло
Шрифт:
— Как же ты службу нес? Других порол?
— Не. Меня пороть не ставили.
— А куда ж тебя ставили?
— На посты. Опять же партизан искали.
— Нашли?
— Не.
В это время в избу вошел начальник штаба Васильич.
— Это ты деревни жег? — с ходу спросил он.
— Я, — ответил парень.
— Что ж ты думал, за это мы тебе спасибо скажем?
Парень опустил голову и промямлил:
— Искупить хочу.
— Поздно надумал! — И Васильич приказал посадить его в баню.
— Неискренний, — заключил Васильич, — вид жуликоватый, глаза бегают.
— Не могут они у него бегать. Один — стеклянный, куда ему бегать. А другой — глаз как глаз. — Мне казалось, что парень, наоборот, говорит все откровенно. А мы ведь обещали прощение в листовке.
— Наверняка подослан немцами, — сказал Васильич.
— Необязательно. И у него наша листовка, — добавила я, — за подписью Бати. И держать его в бане всю жизнь мы не можем.
— Тоже верно.
Одноглазого выпустили и велели Маше приглядывать за ним, поскольку она пока была без дела.
Партизанскими листовками были наводнены ближние деревни. Листовки обращались к жителям временно захваченных врагом районов, к молодежи временно захваченн..., отдельно — к девушкам. Была еще одна листовка — специально к полицейским. В ней предлагалось переходить с оружием на сторону партизан и обещалось прощение за «деяния, совершенные в бытность полицейским». Случалось, полицейские приходили.
Являлись и подозрительные люди, наверняка агенты немцев.
Нам некогда было с ними возиться, и мы переправляли их на Большую землю, благо тогда еще был проход «ножками». А теперь проход закрыли, и что делать с этим одноглазым типом, мы не знали.
Доложили Бате, он рассердился:
— Что вы лезете ко мне со всяким дерьмом?
Саввушка-подрывник сказал:
— Шлепнуть его, гада, и дело с концом!
Маша услышала и высказалась неожиданно:
— А вот и не надо. Он очень полезный может быть. Его Васькой зовут.
— Убийственная логика, — сказал Васильич. А что с него толку, с твоего полезного Васьки?
— А то, что его двоюродная сестра живет в любовницах у Щекотова.
Мы переглянулись.
— Что ж он сразу не сказал?
— А вы его не спрашивали.
— Врет небось, — предположил Саввушка..
Васильич задумался.
— Слушай! — азартно вмешался Сашко. — Пусть он идет обратно и гробанет Щекотова.
— Как же! Карателей он на нас наведет — вот что он сделает, — настаивал Саввушка.
Вопрос о судьбе одноглазого остался открытым.
А назавтра Васька исчез.
Мы набросились на Машу: как же ты его упустила? Мы тебе приказали приглядывать.
— Приглядывать — не на часах стоять, — беспечно отвечала Маша.
И Васильич велел посадить Машу в баню на пять суток за потерю бдительности.
Маша сидела в бане. Девчата носили ей пирожки с кониной и по вечерам пели под окошечком бани вполголоса, как поют партизаны, песню «Синий платочек». И Маша в бане подпевала.
Через неделю наша разведка принесла содранное со столба объявление, подписанное начальником полиции. И это был не Щекотов.
Где Щекотов? Разведали, где Щекотов. Нету Щекотова. Убит «неизвестными злоумышленниками». При каких обстоятельствах? Гранату в окно шардарахнули.
— Это Васька! — закричала Маша.
— Нет, она помешанная. Помешалась на одноглазом Ваське, — сказал Саввушка.
— Я знаю, — в Машиных словах что-то крылось.
— Что же именно ты знаешь? — ледяным голосом спросил Васильич.
— А то, что я ему гранату дала. И проводила его до Старого Брода. Вот что я знаю, — вызывающе ответила Маша.
— Будем тебя судить партизанским судом, — пообещал.Васильич.
И доложил Бате.
Реакция была неожиданная:
— Вы не додумались, а она додумалась. Где одноглазый? Ищите одноглазого. Он это. Другой никто не мог. У дома Щекотова охрана стоит. Она могла пропустить только своего человека. Тем более ночью. А Машке объявить благодарность за смекалку.
Мы не нашли одноглазого. Много позднее узнали, что ему удалось скрыться, он долго плутал по лесу и вышел в другой партизанский отряд.
Маша заметила злорадно:
— Он к нам и не хотел. Охота ему была к нам вертаться. Чтоб его шлепнули?
Задолго до конца войны я потеряла Машу из виду. И встретила ее уже в мирные дни. И, как ни странно, опять в лесу. Рейсовый автобус Москва — Новгород остановился на дороге, водитель стал менять камеру. А мы разбрелись кто куда.
Утоптанная тропинка привела меня на поляну. Неожиданная картина открылась передо мной. Это была какая-то имитация партизанского лагеря. Посреди поляны горел малый костер, над ним — пристроен котел на треноге. Мальчишка лет двенадцати сидел над картой, сосредоточенно водя по ней карандашом.
Меня остановил запоздалый окрик «патруля»:
— Кто идет? Пароль!
— Всем смертям назло! — ответила я наугад.
— Стоять здесь. Бросить оружие! — скомандовал патрульный и послал товарища:
— Позови Марью Павловну.
— Это кто же? — спросила я, усаживаясь на траву.
— Наша учительница.
Я слышала, как недалеко в кустах взволнованный детский голос докладывал:
— Пароля не знает. Говорит: «Всем смертям назло!»
Пауза. И быстрые шаги прямо сквозь чащу...
Это была Маша.
Она познакомила меня со своими учениками, и я рассказала им немного о партизанских днях их наставницы.
Упомянула и о том, что в отряде ее звали «Всем смертям назло», — они этого не знали.
— Это потому, что она была такая смелая! — не спросил, а скорее объяснил рыжий, как морковка, мальчишка сиплым от волнения голосом.
Маша, засмеявшись, сказала, что это просто слова из стихотворения, которое она любила повторять.
Но ей никто не поверил.