Всемирный следопыт 1926 № 12
Шрифт:
Скоро наш путь становится разнообразней. Круча берега время от времени сменяется небольшими отмелями с жесткой желтой травой. Это там, где река делает повороты. Отмели пологие и подходят к самой воде. Мы без труда черпаем воду прямо из реки. Это — большая отрада.
К вечеру дождь почти перестает. Надо подумать о ночлеге. На наше счастье на одной из отмелей натыкаемся на серый, вероятно, давнишний стог сена. Какими судьбами его сюда занесло? Вероятно, дровосеки и сплавщики заготовили когда-то, да так и бросили. Сено старое, сопревшее, не видно, чтобы человек занимался им недавно. А, впрочем, дело не в качестве сена. Каково бы оно ни было, стог — надежное убежище не только от ночного холода, но даже и от дождя.
С лихорадочной поспешностью я принимаюсь делать в стоге нору для спанья, пока Канищев разводит костер. Весело взвились к темному небу языки пламени, суля немного тепла перед сном. Столбом идет пар от подставленных к огню ног. Платье дымится, точно горит. А, впрочем, может быть, оно и горит, мы не чуждаемся огня и подбираемся к нему так близко, как только терпит лицо.
Сапоги почти что просохли, но платье совсем безнадежно. Шинель и пальто так пропитались водой, что нет никакой надежды просушить их за один раз. Немногим лучше с бельем.
У костра так тепло и уютно, что не хочется лезть в нашу тесную спальню. Но дождь отлично знает свое дело. Кончается тем, что он нас загоняет в сонную нору. В конце концов, в ней не так плохо.
Жаль только, что стенки нашего дома чрезвычайно эфирны и каждый поворот Канищева с боку на бок вышибает из стенок спальни по здоровому куску. К утру наша нора продувается насквозь через основательные окна, образовавшиеся за ночь.
Однако, хотя спальня наша и до чрезвычайности тесна, но достаточно тепла, чтобы превратить сырое платье в надежный согревающий компресс. Холод мы чувствуем только тогда, когда вылезаем наружу, чтобы приняться за свои полпалочки шоколада и глоток портвейна.
День 15 сентября начинается для нас большим, развлечением. Мы видим около крутого обрыва берега плот, застрявший носом в песке, и решаем им воспользоваться для плавания по реке. Это сулит нам заманчивую перспективу избавления от непосильного лесного странствования.
Канищев отрекомендовался большим специалистом плотового дела. Мне остается только верить на слово. Сбрасываем с плота несколько бревен верхнего ряда, кажущихся нам лишними, накладываем кучу ветвей, чтобы наши пожитки не проваливались в воду, и, вырубив несколько здоровых шестов, отправляемся в плавание. Отплытие ознаменовалось общим купаньем: по очереди мы срываемся в воду и заново вымокаем до костей.
Но теперь не до мокрого платья. Работа с непривычной длинной слегой быстро разогревает, только успевай перебегать с одного борта на другой, по команде «капитана», стоящего на корме и направляющего ход своей жердиной.
Познания Канищева в плотовом деле понадобились нам очень скоро. Через четверть часа мы уже сидим на коряге.
И, как-то так странно вышло, что мы сели не носом и не кормой, которые легко своротить, а самой серединой плота взгромоздились на сук огромного, позеленевшего бревна, ласково улыбающегося нам своей мшистой поверхностью из-под ряби воды.
— Экая досада какая! Ведь место, смотрите, какое глубокое. Ну, да ладно, давайте с левого борта от себя и вперед. Так, так, еще!
Ноги скользят по обзеленевшим краям бревен. Слега глубоко уходит в песчаное дно, и наклоняешься к самой воде, упираясь в ее конец наболевшим плечом. Неверный шаг, и летишь вверх тормашками, цепляясь за настил плота, чтобы не выкупаться еще раз на середине реки. «Капитан» меняет свои распоряжения каждые пять минут. То «слева и вперед», то «справа и назад», и так до тех пор, пока мы оба окончательно не выбиваемся из сил. Прошло уже не менее двух часов, как мы двинулись, а пути пройдено всего с полверсты. Решаем отдохнуть и предоставить плот течению: вероятно, он сам снимется с коряги.
Однако, минует срок отдыха. Мы снова полчаса возимся со своими длинными слегами, а плот сидит на коряге, вращаясь, как около центра, вокруг ее сучка. Остается одно: переправляться на берег.
Через полчаса мы снова, уже наполовину измотанные борьбой с неподатливой корягой, прем через лес по высокому берегу Лупьи.
Сегодня как-то особенно тяжело итти. Или, может быть, это так кажется после той радостной перспективы спокойного плавания, которую мы себе рисовали, сидя на плоту.
Обувь наша согласна с нами: путь тяжел. Сапог Канищева жадно открывает рот. Вероятно, не от жажды, воды он получает достаточно. Мои желтые ботинки, давно уже превратившиеся в совершенно белые опорки, тоже дышат на ладан; я с трепетом слежу за хлюпающей подметкой, потому что, когда она отлетит, я должен буду забастовать: босиком итти здесь немыслимо.
Если бы еще хоть на часок перестал дождь, а то льет, точно нанялся. Нам уже все равно, сухи мы или мокры. Хочется подсушить свой багаж только для того, чтобы его немного облегчить. В моем пальто, и вообще-то не слишком легком, теперь не меньше пуда воды. Сняв его на плоту, я уже больше не могу просунуть руки в рукава этой набухшей губки, и после длительного совещания мы приходим к решению его бросить. Прощай, одеяло и подстилка, но выбора нет. Тащить пальто, это значит — не итти самому. Бросаем.
К концу дня я настаиваю на том, чтобы и Канищев облегчил свою ношу. Нужно итти скорее, его приборы нас невероятно задерживают. После настоящей семейной сцены бросаем, наконец, психрометр [6] Ассмана и альтиметр. У Канищева сразу получается гораздо более компактный тюк. И, когда я беру от него все, кроме шинели и барографа, на спине его оказывается отличный рюкзак из пудовой шинели, пристроенный ремешками от разных приборов. Вид наш, вероятно, жалок со стороны. Но настроение пока еще сносное. Когда я кончаю засупонивать Канищева в сложную систему ремешков, он довольно крякает и заявляет:
6
Психрометр — прибор, измеряющий влажность воздуха.
— Ну, теперь совсем другой табак. «Хотя мою младую грудь в железо заковали, но дышится свободно и легко». Пошли!
Пошли, но не надолго. Путь нам пересекает глубокий овраг. На дне этого оврага, сползши в него почти на карачках, мы обнаруживаем неширокий, но чрезвычайно быстрый и глубокий приток Лупьи. Темно-коричневая вода холодна, как лед. Очень хорошо для питья, но совершенно неприемлемо для переправы вброд. Да, на поверку, вброд оказывается и невозможным перейти, так как глубина русла не меньше трех аршин.