Всему свое время
Шрифт:
В тот раз Тамара купила Валерке полушерстяной спортивный костюм, как вспоминал он позже, «чисто совковый». Когда Валерка вернулся из школы, мать уже начала бутылку. Тогда она еще работала на заводе, правда, уже не машинистом компрессорных установок, ее разжаловали до уборщицы. Мать тут же потащила сына в его комнату показать покупку. Когда он натянул убогенький костюмчик, она, якобы в полном восхищении, ахнула:
— Сидит как влитой! Ну, иди, поцелуй свою мамочку! — и выставила для поцелуя щеку.
— Не буду, — пробурчал Валерка.
— Ах так! — тут же завелась Тамара. Ее глаза сузились,
— За что? — Валерка схватился за горящую щеку, слезы, помимо воли, потекли из его глаз.
— За что?! — взвилась мать. — Посмотрите-ка на него! Он еще спрашивает — за что! — И она расхохоталась злобным, беспощадным смехом, потом так же внезапно, как начала, перестала хохотать и словами, которые были в сто раз больнее оплеухи, ударила Валерку: — За то, что ты есть!
Он дернулся, отшатнулся к стенке, прижавшись спиной к ее прохладной поверхности. А мать, глядя ему в лицо, продолжила без пощады и с ненавистью:
— Лучше бы я тогда аборт сделала! Кому ты нужен, гаденыш? Ну, что ты вылупился на меня?! — Она снова замахнулась, но Валерка даже не пошевелился, глядя на нее немигающими глазами, полными слез. — Что, больно? — язвительно поинтересовалась Тамара и, скривив губы, опустила руку. — Так бы и выколола твои зенки! Разве ты мой сын? Нет! Ты сын ублюдка и такой же сам! И как только я могла породить такую гадину? — в некотором даже недоумении спросила она, оглядев сына с головы до ног.
Каждое ее слово жгло сердце Валерки словно каленое железо, и все их он запомнил навсегда, продолжая слушать мать, будто завороженный, не веря собственным ушам. Прежде она, конечно, тоже скандалила, но все больше так, просто ругаясь, однако теперь…
Когда чудовищный поток ее оскорблений иссяк, он вздохнул, вытянулся в струнку и очень тихо, но твердо сказал:
— Ты говоришь, я тебе не сын? Ну так и ты мне больше не мать.
— Что?! — так и ахнула Тамара. — Что ты сказал?!
Валерка все так же твердо и четко повторил. Она посмотрела на него уничтожающим взглядом и ледяным тоном, полным презрения, отчеканила:
— Ну что ж, если это так, тогда слушай мое последнее материнское слово. Ты никогда и ничего не добьешься в жизни. Ты был и останешься ничтожеством. — Ее глаза еще больше сузились от ненависти и злобы. — Знаешь почему? Потому что в тебе дурная кровь. И она станет твоим проклятием. Уж если я, мать, не могу тебя любить, то никто другой тебя и подавно не полюбит. Все запомнил?
Это было уже невыносимо, и Валерка, тоже сузив глаза, в тон ей произнес:
— Я всего добьюсь. Я клянусь тебе, что всего добьюсь. Я клянусь, что у меня будет все и меня будут любить.
Какое-то время она молча смотрела ему в глаза, а потом, хохотнув, бросила полупрезрительно:
— Посмотрим! — и ушла на кухню, вспомнив, видимо, что там стоит недопитая бутылка.
Валерка, оставшись один, заплакал, горько, навзрыд, а проплакавшись, поклялся себе еще раз, что материнское пророчество не исполнится, он всего в жизни добьется и все сможет. А когда у него все будет, однажды он вернется к ней и скажет: «Видишь, ты была не права». И она пожалеет о своих сегодняшних словах. Пожалеет, раскается, станет просить у него прощения. А он… Может быть, он даже ее простит.
Его любовь к матери билась, словно раненый зверек, попавший в капкан ненависти, но все-таки еще жила. Валерке было десять лет.
Полгода он жил у бабушки. Потом его к себе забрал отец. Это время было для него благословенным. Валерка находился рядом с отцом, учился у него быть мужчиной. Тетя Галя вскоре родила близнецов — двух розовощеких горластых мальчишек, и он с интересом и упоением возился с ними. О матери старался не вспоминать и не думать, но в душе хранил свою клятву.
Когда ему исполнилось четырнадцать, отец постепенно забыл свой полушутливый покровительственный тон, и они стали общаться иначе. Николай Васильевич наконец понял и поверил, что сын его ни в чем не винит, и ему от этого стало легче. Да и говорить с ним стало возможно на многие взрослые темы. Валерка заметно отличался от своих сверстников какой-то внутренней сосредоточенностью, которая вовсе не мешала ему участвовать в их проказах и даже порой бывать заводилой, но все же удерживала от серьезных проступков и намеренного, позерского хулиганства. Валерка очень ценил то, что теперь он окружен вниманием и домашним уютом, уважал тетю Галю, не чаял души в близнецах, а отцом, как и прежде, гордился. Правда иногда позволял себе оспаривать его точку зрения, чему Николай Васильевич удивлялся и втайне радовался. Ему не хотелось, чтобы сын вырос мямлей, не смел высказать свое мнение, не умел настоять на своем. Сумели они поговорить и о том, что случилось с Тамарой. Точнее, Николай Васильевич как-то попробовал завести о ней разговор, но Валерка, посмотрев на него, сказал:
— Я тебя не виню. Ты сам говорил, что я, может быть, когда-нибудь пойму. Теперь понимаю. И не надо об этом. — Сказано это было спокойно и сдержанно, чему Николай Васильевич порадовался от души. Тон он был правильный, достойный, мужской.
Больше к этой теме они не возвращались, будто все уже высказано и обсуждено.
Валерка прожил у отца почти шесть лет, до окончания девятого класса. Сдав последний экзамен и получив на руки аттестат без единой тройки, он пришел к отцу и сообщил, что возвращается в город.
— Почему? — оторопел тот. — Тебе у нас плохо?
— Нет, — мотнул головой Валерка. — Ты и сам знаешь, что мне у вас очень хорошо. Просто мне пора вернуться.
— Валерка, — попытался остановить его отец, — слушай, отучись здесь еще два года, а потом поедешь.
— Нет, отец, — упрямо возразил он. — Я уже все обдумал и решил. Пойду в училище, может, кулинарное, может, строительное. Через три года у меня будут специальность и образование. После этого смогу поступить в институт, зато буду уже с профессией. Не хочу терять время.
— Н-да, — протянул Николай Васильевич. — Вижу, что ты и впрямь все обдумал. Значит, тебя не переубедить? — Он вздохнул. — Ну что ж, поезжай, если все решил, упрямец ты этакий. С деньгами мы тебе, конечно, поможем. Только знаешь… — он глянул голубыми глазами в синие глаза сына, — мне тебя очень будет не хватать.
— Знаю, — откликнулся Валерка таким тоном, что Николай Васильевич понял: его сын и об этом уже подумал. — И мне тебя будет не хватать. Но у тебя растут близнецы, скоро ты им станешь нужнее.