Всеслав Полоцкий
Шрифт:
И вдруг лес сразу ожил. То, что я увидел, можно было принять за сон. Сначала мне показалось, что это деревья переходят с места на место. Шевелились, вздрагивали сучья, двигались кусты, кружились в непонятном хороводе пни-коряги с острыми растопыренными корнями, лосиные рога, оскаленные медвежьи и волчьи пасти… Приглядевшись повнимательней, я понял, что это люди, множество людей, женщины и мужчины, маленькие дети. Они были полуголые, оплетенные лесной травой и мохом, обвешанные листьями, ветками деревьев. Одни надели на себя звериные шкуры. На некоторых, обвившись вокруг шеи, дремали ужи и гадюки. Пританцовывая,
Роман, стоявший рядом со мною, побледнел от страха, смотрел то на меня, то на дикий хоровод, медленно приближавшийся к нам. Еще несколько мгновений назад лес был тихий, пустынный, и все эти люди, казалось, вышли из чрева земли.
Белобог… Чернобог… Камень… Мох…Всего четыре слова было в песне, как четыре угла в старой приземистой хате. Я видел суровые нахмуреннее лица, покрытые копотью от костров, видел блестящие глаза, худые груди, тонкие, но цепкие руки. Все были босыми. Некоторые держали в руках дубины, рогатины, копья. Я уже слышал их дыхание.
Белобог… Чернобог… Камень… Мох…— Стойте! — крикнул Белокрас, и все остановились, и оборвалась нить песни. Поганский воевода взял нож, висевший у него на кожаном ремешке на груди, молча начал резать влажный еловый лапник, сложил его в кучку, накрошил туда красных мухоморов, разрезал на куски черную гадюку, что ему подала женщина, потом высек из кремня искру. — Слушайте! — закричал он снова. — Всего две руки, и две ноги, и одна голова, и одно сердце у человека, которого вы видите перед собой! У него глаза серые, как небо над нами!
— Он похож на нас, — выдохнули женщины.
— Но этот человек — великий киевский князь!
— А-а-а! — завопила толпа. — Убить князя! Выколоть ему глаза! Оторвать руки и ноги! Княжеские слуги забрали все! Мы едим траву! Наши дети живут в норах, как звери!
— Слушайте! — перекрыл все голоса Белокрас. — Он пришел в этот лес, и мы пришли сюда. Сам Род свел наши дороги! Род ничего не делает даром. Богам надо было, чтобы мы встретились. Так восславим же не князя, а оборотня, который прибежал к нам!
— Оборотень! — закричали все. — Оборотень! Будь с нами, сын лесов!
Две обвешанные листьями и птичьими перьями женщины взяли меня под руки, подвели к тоненькой струйке дыма, тянувшейся из костерка. Дым был дурманногорький.
Синий дым, синий дым, Обвей это чело,—зазвучала песня,—
Пусть трава вспомнит свой корень, Пусть вода вернется в песок.Множество человеческих лиц видел я вокруг себя. Казалось, это были не люди, а блуждающие тени, встающие по ночам над глухими болотами, над забытыми лесными могилами. Они сжигают своих мертвых на Кострах, они верят Роду и Перуну, сидят в лесах, как совы в своих дуплах. Но в лесах и реках не хватает для всех еды, и тогда они огромными толпами подступают к боярским усадьбам, к погостам и городам. Тогда льется кровь, бушует огонь, трещат дубовые заборы, человеческие кости. Их побеждают, снова загоняют в пущу, в трясину, в темноту. Они — как ночные светляки в гнилых деревьях, как лунные лучи на холодной болотной воде.
— Убьем князя, — сказал отцу Лют, — его кровью смажем наши боевые щиты.
— Нет! — твердо и решительно проговорил Белокрас. — Род не простит нам. Отпустим князя в Киев. Пусть помнит о нас в золотых палатах, в радости и сытости. Я, сын мой, вижу его судьбу. Долго он будет жить и долго княжить, своим острым мечом прославит Киев и Полоцк не в одной сече, однако умрет несчастным.
«А в чем человеческое счастье, кудесник?» — хотел спросить я, но смолчал, знал, что никто не сможет дать мне ответа.
Нас отпустили. Белокрас и Лют повели поганцев, и скоро не стало слышно ни человеческого голоса, ни шороха листьев. Рыжий осенний лес смотрел на меня со всех сторон.
— Князь, — тихо напомнил Роман, — надо спешить в Клев.
— Пойдем, — сразу согласился я. «Пусть вода вернется в песок», — звучало во мне. И еще я вспомнил свой сон, вспомнил аистов, кровавый бой с орлами, тяжелую победу… Что предвещает мне этот сон? Хорошо или плохо быть аистом? Орлы захватили небо, но небо, как и земля, создано для всех.
В городе стоял великий крик, плач. На Подоле говорили, что уже видели половецкие дозоры перед Золотыми воротами. Купцы прятали свое серебро. Матери запирали подальше молодых дочерей. Во дворце, как мне показалось, никто даже не заметил исчезновения великого князя. Бестолково суетилась дворовая челядь. Толпы мастеровых людей и смердов в ярости крушили клети и амбары. Я с трудом отыскал сыновей. Борис был уже пьян, сидел в великокняжеском кресле. На его коленях пристроились две красивые розовощекие молодухи и заливались смехом. Я, как мальчишку, схватил Бориса за ухо. Молодухи онемели от ужаса, потом ринулись в двери.
Ростислава я нашел в княжеской молитвенной. Он стоял на коленях перед образами. Его узкие плечи вздрагивали.
— Отец! — бросился он ко мне. — Бежим отсюда! Бежим!
— Что с тобой, сын? — спросил я, поддерживая Ростислава под руку. Он готов был упасть.
— Степь идет! Разбойники жгут город! Бежим в Полоцк! Нас здесь никто не любит!
Ростислав заплакал. Но я был спокоен. Недаром сразу после поруба я рванулся в лес, в траву, в тишину… Душа отмылась от грязи рабства, осенний лес разбудил ее. Я снова верил себе, верил в свою удачу.
— Смотри, — я подвел сына к окну, — что ты там видишь?
— Бегают люди. Много людей. — Ростислав, все еще всхлипывая, выглянул в княжеский двор.
— Кияне освободили вас, меня, а я спасу их! — выкрикнул я. — Завтра же мы идем навстречу половцам.
— Но у тебя нет воев. Что ты можешь сделать?
— Моя сила — они. А еще я позову из леса поганцев.
— Ты позовешь поганцев, чтобы они защищали Христа? — удивился Ростислав, не веря тому, что услышал, потер кулаком глаза. — Но разве не Христовы слуги загнали этих самых поганцев в глухомань, в дикую пущу?..