Всеволод Большое Гнездо. "Золотая осень" Древней Руси
Шрифт:
Через неделю Виринея пригласила Всеволода к себе домой познакомиться с родителями. Домик её был одноэтажным с глухой стеной на улицу. На двор были обращены два небольших прямоугольных окна с закруглённым верхом. В отштукатуренные рамы были вставлены маленькие кусочки стекла, каждый кусочек имел восьмиугольную форму. На просторном дворе был расположен сарай для скота и птицы; овцы и коровы находились в стаде, а по двору гуляли куры. Возле дальней стены виднелся колодец с деревянной рамой, на которой был укреплён блок с перекинутой верёвкой, верёвка была привязана к ведру, стоявшему на срубе.
Виринея
— Эта глина идёт на посуду, — говорила Виринея, показывая на одну из них. — Обычная глина, её везде много. А для игрушек я беру в другом месте. После обжига она приобретает ярко-белый цвет и не требует побелки. Как вынешь игрушку из печи и пройдёшься по ней кистью с зелёной и красной красками, она сразу приобретает праздничный вид и радует глаз. Наши игрушки очень охотно покупают на рынке, особенно дети. Но берут и взрослые, ставят на подоконнике или на какой-нибудь подставке, чтобы украсить жилище.
— Покажи мне какую-нибудь свою игрушку, — попросил Всеволод.
— Пойдём на ту сторону, они сушатся на солнышке.
Они завернули за мастерскую, и его взгляду открылся ряд раскрашенных игрушек, от которых зарябило в глазах. Здесь были петушки с курочками, улочки и лебеди, овечки и козочки. Были и групповые игрушки. Вот наседка кормит своих цыплят, а вот девочка ведёт за собой упирающуюся козочку...
— Самая моя любимая игрушка — как медведь смотрится в зеркало, — проговорила Виринея, прижимая одно из изделий к своей груди. — Я сама её придумала.
Всеволод взял игрушку в руки и стал рассматривать. Существо с гибким упругим телом сидело на задних лапах, а в передних держало зеркало. Оно мало напоминало привычного медведя, и всё же это был он, очень забавный и приятный на вид зверь.
— Нравится? — спросила она с ревнивыми нотками в голосе.
— Очень, — искренне ответил он. — Я бы хотел иметь такого в своей комнате.
— В своей комнате? — удивлённо спросила она. — У тебя есть своя отдельная комната?
— Да нет, — на мгновенье смутился он. — Просто я собирался сказать, что желал бы поставить эту игрушку в нашем доме.
— А ты обещался показать что-то из своих изделий, — напомнила она ему.
— Да, да, — спохватился он и вынул из кармана золотой браслет, не очень дорогой, но хорошей работы, который он купил в одном из магазинов. — Вот, дарю, носи и вспоминай меня, — и с этими словами он надел его на её руку.
У неё восхищённо раскрылись глаза, она не могла оторвать взгляда от украшения.
— Какая изумительная вещь! — наконец произнесла она с неподдельным восторгом. — Но как ты можешь дарить мне? Ведь он так много стоит!
— Мне он ничего не стоил, — смело врал он. — Я его сам изготовил из кусочка золота.
Виринея, вытянув перед собой руку, стала крутиться на месте, продолжая в упоении рассматривать браслет. Неизвестно, сколько бы она это делала, но тут во дворе появился парень и направился к ним.
— Познакомься, — спохватилась Виринея, — это Борис, мой друг детства. Он гончар, но увлекается лепкой и мечтает стать скульптором.
Борис был среднего роста, жилист, с крепкими руками, это Всеволод почувствовал при пожатии. У него были чёрные, с кудрявыми завитушками волосы. Но не это привлекло его внимание. Поразили глаза Бориса, внимательные, с мягким, но настойчивым взглядом; они глядели в самую душу человека, излучая при этом какой-то чудный, магический свет.
— И каких богов предпочитаешь изображать — греческих или римских? — спросил он его.
— Ни тех ни других, — ответил Борис; голос низкий, басистый.
— Как так? — озадачился Всеволод, не ожидавший такого ответа. — Тогда кого же?
— Обыкновенных людей. Тружеников, которые нас кормят и одевают.
— Но это не искусство! — воскликнул Всеволод удивлённо. — Предметом изображения могут быть только обитатели небес. Зачем выставлять на обозрение людей, когда я их вижу каждый день?
— Может, и так, — произнёс Борис, и его взгляд поскучнел; он прошёл мимо Всеволода, словно это было пустое место, и тут же обратился к Виринее:
— Покажи мне твоё новое творение.
Они отошли в сторонку. Виринея подала Борису какую-то игрушку, он стал рассматривать её, вертя в руках и что-то говоря вполголоса, видно, высказывал своё мнение и давал советы. Всеволода охватила досада и ревность: подумаешь, какой-то ремесленник, который ничему толком не учился и дальше своего города никуда не выезжал, начинает устанавливать свои правила, не желая слушать его, закончившего школу при императорском дворце, объездившего греческие города, в том числе знаменитые Афины, и повидавшего Акрополь и Парфенон, скульптуры Мирона, Праксителя, Скопаса, Лисиппа и других великих творцов, о которых он, Борис, наверно, понятия не имеет!.. И к Виринее начинает ластиться. Да ещё так открыто, нагло, будто и нет его, Всеволода, рядом. А уж он-то должен бы догадаться, что Виринея — его девушка! И если любит он её, то мог бы чуточку воздержаться, не показывать своих чувств и не лезть напрямую. Есть же правила приличия в обществе, пусть даже среди простого народа...
Такие сумбурные мысли лезли в голову Всеволода, он чувствовал, что ревнует Виринею и ничего не может поделать с собой. Эта ревность накатывалась на него волнами, мешала думать и трезво соображать. Он всё больше и больше мрачнел и замыкался в себе, ему хотелось кинуть в лицо Виринеи обидные слова и уйти.
Из дома вышла хозяйка, пригласила на ужин. Дом гончаров был большой, на две просторные комнаты. В одной из них стояли две широкие кровати, заправленные шерстяными одеялами, с пуховыми подушками, вдоль стен шли широкие лавки. В другой комнате стояли длинный стол и табуретки. За столом сидели хозяин и сыновья, трое взрослых и двое возраста шести и семи лет. Как выглядели сыновья, Всеволод не разглядел, не до этого было, его душила обида на Виринею и раздражал Борис.
Перекрестившись, принялись за еду. Ели молча. В большой глиняной чашке были пустые щи, на второе — отварная рыба с репой. Запивали взваром из пахучих растений.
— Ну и как трудятся мастеровые Большого дворца? — спросил хозяин, когда все покончили с едой. К этому времени Всеволод знал, что его зовут Сепеосом. Пальцы рук его задубели от глины и не гнулись, лицо всё в глубоких морщинах, но глаза блестели весело и задиристо.
— Да как сказать, — протянул Всеволод, раздумывая, как лучше ответить. Такого вопроса он ожидал и боялся. За свою жизнь он ни разу не поинтересовался, как живёт рабочий люд во дворце. Но надо было что-то отвечать, и он продолжал: