Всплытие невозможно
Шрифт:
– Кун, – обратился к нему старик Йон. – У нас много гостей. Хватит ли на всех еды?
– Дядечка Йон, я сварил большой бак овсяной каши.
– Этого мало, придумай еще что-нибудь. Ведь мы должны быть гостеприимны по отношению к русским. Они обещают вывезти нас отсюда. Не жалей продуктов.
Простак Кун пошел на кухню и задумался, как бы разнообразить стол. Единственное и, в принципе, правильное решение напрашивалось само собой. К каше можно было сделать целый алюминиевый таз салата из свежих овощей. Ближайший огород находился довольно далеко от авиабазы – километрах в полутора к югу; ведь седовласый Йон не разрешал разбивать огороды вблизи того места, где
Велосипед уже подъезжал к тому месту, от которого предстояло идти пешком. Дальше специально были сделаны лесные завалы, чтобы было труднее обнаружить клочок ухоженной земли. Кун не успел притормозить – прямо перед ним из прелой листвы, усыпавшей тропинку, взметнулась веревочная сеть, и он врезался в нее. Велосипед упал. Тут же на Куна из-за деревьев набросились какие-то люди. Били, но не сильно, пока он еще пытался сопротивляться. Когда же затих, перестали избивать.
– Вытащите его, – приказал старлей Ким Ен Джун.
Сеть распутали, Куну связали руки за спиной и поставили перед командиром диверсионной группы. Бывший лагерный конвоир облизал разбитые в кровь губы и, обмирая, заглянул в глаза Ким Ен Джуна. Заглянул – и больше не мог отвести глаз; тот гипнотизировал его не хуже, чем удав кролика.
– Кто такой? Откуда советская форма? – тихо проговорил старлей. – На огород ехал?
Прочесывая лес, его люди сегодня наткнулись на огород, а потому и устроили здесь засаду.
Шесть лет Йон, почти окончивший университет, считавший себя диссидентом, вправлял мозги недалекому Куну, думая, что сделал из него свободного человека. Но стоило ему встретиться взглядом с кадровым военным КНДР, как у бывшего вертухая вновь возникло чувство страха, воспитанное системой. Кун опять почувствовал себя маленьким винтиком в огромном механизме, от которого ничего не зависит, который бессилен что либо изменить в этом мире.
– Товарищ старший лейтенант, я… – пробормотал Кун.
– Товарищ? – ехидно переспросил Ким Ен Джун и тут же резко ударил повара в живот.
Тот хрюкнул, согнулся пополам, упал на колени и воткнулся темечком в землю.
– Встать! – Ким Ен Джун несильно пнул его.
Страх сделал свое дело. Кун умудрился в одно мгновение превозмочь боль и вскочил на ноги.
– Вот так-то лучше. Отвечай на вопросы, враг народа.
– Я не виноват, меня заставили, грозили убить… – затараторил бывший лагерный конвоир.
От страха он бестолково выложил все, что знал о ситуации на острове. И про русских подводников, и про Боцмана с его диверсионной группой, и своих товарищах, скрывавшихся на бывшей авиабазе.
– … я все рассказал. Я всегда был верен партии, правительству и народу. Но меня заставляли жить здесь. Они бы убили меня, – Кун плюхнулся на колени и с мольбой во взгляде посмотрел на офицера. – Они заставили меня снять значок с портретом Великого Вождя Ким Ир Сена, – шепотом добавил он. – Они плевали на его портрет, а я не согласился, я только вид делал. Я потом закопал свой значок в лесу. Могу место показать…
Повар, поняв, что сморозил что-то не то, замолчал.
– Лучше покажешь нам, где они прячутся, – тихо сказал Ким Ен Джун. – Возможно, партия и посчитает, что тебе следует сохранить жизнь, предатель.
Кун опасливо косился на нож в руках рослого спецназовца, когда тот подходил к нему:
– Не убивайте! Я все сделаю, как вы скажете!
– Развяжите ему руки, – проговорил Ким Ен Джун.
Острое лезвие полоснуло по веревкам…
Известие о том, что большая часть экипажа находится на острове и старлей уже вышел на их след, воодушевило адмирала. Теперь у него появлялся козырь в споре с упрямым Дуловым. Каждый командир одинаково дорожит и своим кораблем, и командой. Если взять в плен экипаж, то, скорее всего, кавторанг ради спасения людей пожертвует подлодкой. Оставалось только захватить подводников и превратить их в заложников, которыми можно торговаться с командиром «Щуки».
…Пак Нам Чхоль стоял на палубе земснаряда и теперь уже другими глазами смотрел на застывший на месте перископ субмарины. Поблескивала оптика. Адмирал знал, что в этот момент несговорчивый русский командир смотрит на него и мысленно проклинает.
– А что ты можешь сделать? – ухмыльнулся Пак Нам Чхоль. – Ловушка захлопнулась. Твои люди, считай, в моих руках. Думал перехитрить? Не получилось, – вел заочный диалог с командиром субмарины корейский адмирал. – Кто-нибудь из членов команды обязательно сломается, как сломался Доморадов. Как это у вас, у русских, говорят? Один коготок увяз – всей птичке пропасть. А ты увяз по самые уши…
…По морю бежали невысокие волны, плескали в стойку перископа. Дулов и в самом деле смотрел в этот момент на Пак Нам Чхоля, видел, как тот беззвучно шевелит губами. Он глядел ему прямо в глаза и чувствовал ненависть, исходящую от адмирала. А противопоставить ему пока было нечего, кроме кнопки самоуничтожения подлодки. Она находилась совсем рядом, прикрытая стеклом и красным колпачком. Один поворот ключа, который Дулов носил на шее, – и боевой корабль разнесет на части.
«Но это не выход, – думал он. – На борту раненые, придется передать их корейцам, а уж тогда, когда я один останусь на борту, можно будет и снять цепочку с шеи».
Дулов видел, как адмиралу поднесли на подносе трубку спутникового телефона, она лежала на чистейшей матерчатой салфетке. Это было сделано так торжественно, что не оставалось сомнений – Пак Нам Чхолю предстоит беседа с высшим должностным лицом страны. Тем более и сам адмирал стал серьезным, улыбка исчезла с его лица. Сперва Пак Нам Чхоль напряженно слушал, отвечал односложно, а затем, прикрыв глаза, заговорил сам. Естественно, слов не было слышно, но кавторанг прекрасно понимал, что адмирал не только оправдывается за сегодняшнюю неудачу, но обещает что-то вполне конкретное. Не блефует, а сам верит в скорый успех, вот только извиняется за задержку.
Окончив разговор, адмирал бережно уложил трубку спутникового телефона на поднос, а затем с ехидной улыбкой глянул в сторону перископа. И Дулову даже показалось, что рука Пак Нам Чхоля обозначила движение, будто он хотел отдать честь командиру «Щуки».
«Наверное, все же что-то человеческое осталось в его душе, – подумал Игорь Игнатьевич. – До адмирала абы кто не дослужится. Надо иметь серьезные заслуги. Однако есть и писаный, и неписаный морские кодексы, которые он уже нарушил. А потому он даже не противник, он преступник и враг».