Вспоминаю, и даже сейчас мёрзну…
Шрифт:
Так и работали.
…Снег валил, не переставая, уже четвёртые сутки, засыпая архангельскую тайгу, занося дороги. Вообще в такую «нелётную» погоду работать не принято, но стройка кипит, деньги вертятся – начальству был нужен результат.
И вот – с моим хмурым проводником мы идём по колее. Нам строго-настрого было запрещено уходить от лагеря больше, чем на день пути. Чтобы не потеряться
Уставал я немерено – пробираться через занесённые снегом буераки было тем ещё удовольствием. Но работа есть работа.
Под конец рабочего дня, мы непременно разводили костёр, чтобы немного отогреться и выпить горячего чаю – мороз стоял крепкий.
– Давай заворачиваться! – выпустив облако пара из-за рта, сказал дед. – Скоро темнеть будет, я примечаю.
Мы быстро развели костерок, поставили кипятиться кастрюльку чая. В такие моменты, после тяжёлого рабочего дня, говорить не хотелось, и мы молча курили. Мой проводник – свою излюбленную трубку с табаком-самосадом, я – сигареты, а иногда и пожалованную мне дедом самокрутку. Табачок у него был хорошим – это не та поганая химия, что курил я.
Так мы сидели и в этот раз. Злой ветер бросал в лицо хлопья снега, норовя погасить костёр, весело потрескивали сухостойные ветки в огне…
Раздавшийся позади треск и рык нарушили идиллию – я быстро развернулся, увидев в неверном свете костра несущуюся на нас четвероногую злобную тварь, в коей я не сразу признал медведя.
Оглушительно рявкнуло дедово ружьё – от раздавшегося след за этим громоподобным рыком боли и злобы затряслись поджилки. «Шатуна» дед здорово зацепил, но не прикончил, а ещё больше разозлил и без того доведённого до отчаяния, злобы и голода топтыгина.
Затаптывая костёр, озверевший медведь подмял старика, принявшись рвать его.
Я не помнил себя от ужаса и страха, мозг отключился – за меня действовали руки, рванувшие кобуру сигнального пистолета. Быстро прицелившись в раненный, залитый кровью бок, я выстрелил.
Вспышка сигнальной ракеты ослепила меня, но лишь на краткий миг – на поляне внезапно стало светло, и ужасающая картина предстала
Дальше я видел и воспринимал всё урывками: бегущий на меня израненный медведь; бурелом и брёвна, через которые я перепрыгивал; гудящий от налетающего ветра лес…
Дикий, нечеловеческий страх нёс меня через чащу, заставлял протискиваться под заторы бревен, прятаться в корнях деревьев. Еловые лапы исхлестали мне всё лицо, а мне казалось, что я слышу рёв и топот нагоняющей меня злобной твари, её саднящее дыхание. Я вставал и падал, снова падал и бежал-бежал…
Сколько я так нёсся – ума не приложу. Окончательно обессиленный, я повалился в снег под разлапистой елью. Некоторое время я просто лежал, прислушиваясь к бешено молотящемуся сердцу в груди.
Когда я немного успокоился и понял, что меня никто не преследует, я осмотрелся: вокруг меня была непролазная тайга. Метель и не думала униматься, раскачивая кроны вековых деревьев – за стеной снега практически ничего не было видно.
Я ощупал себя, утёр снегом потное, истерзанное ветками лицо. И только тогда понял, в какой необъятной заднице я нахожусь. Вокруг – тайга, не видно не зги. Я не знал, ни где я нахожусь, ни как долго я бежал и в какую сторону.
Закурив дрожащей рукой, я принялся собирать мысли в кучу, стараясь не поддаться панике. Проверил связь – таковая отсутствовала.
«Так, старичок, спокойно», – смоля сигарету глубокими затяжками, лихорадочно соображал я. – «Я тепло одет, у меня есть зажигалка и пачка сигарет. Значит, всё не так уж плохо на сегодняшний день, хотя от билета на самолёт, увозящего меня отсюда, я бы не отказался…»
При мне, помимо перочинного ножа, блокнота, ручки и пачки сигарет с зажигалкой ещё был сигнальный пистолет с тремя патронами – его я намертво сжал в руках при бегстве. Смартфон я потерял при бешенном беге.
«Раз медведь погнался за мной, значит, старик наверняка убежал, – куря третью по счёту сигарету, размышлял я. – А значит, до лагеря он дойдёт. И сообщит про меня. А там и МЧС вызовут, и меня отсюда достанут…»
Конец ознакомительного фрагмента.