Шрифт:
Воды Дона едва заметно перемещались, успокаивая… а во мне шумело бурное течение горной реки – день был насыщен информацией, что мой детский романтизм медленно, но уверенно оседал на дно.
Одухотворённая устремлённость к неизвестному называется романтикой. Это состояние души, требующей активных и сиюминутных действий, но от неглубоких знаний совершаются ошибки… которые могут убить и мечту, и романтику.
В свои пятнадцать… и воспитанный на прямолинейных материализме и атеизме, мне не было известно ни об инстинктах, ни о подсознании, и тем более не были выработаны правила: чего можно и чего нельзя – желание было главным стимулом поступков.
Хотелось… хотелось быть моряком… бороздить океаны, увидеть чужие земли, изучить цветистую жизнь мира.
Соблазнил одноклассников – из одиннадцати согласились восемь. Собраны документы, характеристики, справки, и почта СССР доставила их в ростовскую мореходку.
Вызовы на собеседование и экзамен пришли на семерых… Саша Погорельцев что-то недооформил – документы
Ребята поселились в общежитии, а я был в родном городе и поселился у бабушки Лены… которая первым вопросом ошарашила: «Ты уверен, Коля, что мореходка тебе нужна?»
У меня не было сомнений, но появилось ощущение: бабуля знает что-то такое, чего я не знаю.
Во мне не было мудрости – она для меня непонятна… что было во мне – глупость или заблуждение? Если заблуждение, то от недостатка знаний, но с большими желаниями… если глупость, то от тех же малых знаний и вынужденной необходимости что-то сделать.
Поэтому вместо ответа предложил:
– Бабуль, у меня завтра свободный день перед собеседованием, покажи мне Ростов со своими памятными местами…
– С удовольствием.
На следующий день:
– Сначала мы посетим Володю – это Владимир Андреевич Керуль, мой дед, которого видел по летним приездам в Ростов в трёх– и четырёхлетнем возрасте, а в пятилетнем приехал на похороны… для меня он образ из рассказов мамы.
Мы стояли у могилы с деревянным крестом с приклеенной фотографией дедушки…
Невозможно дать оценку человеку и моим чувствам к нему, если не было общения и, тем более, в том возрасте, когда неясно понимаешь самого себя… незнающий о жизни не будет мудрецом…
Мы приближались к большому валуну, явно привезённому в Змиёвскую балку… и камушки, разбросанные на утоптанной земле, по природе своей не должны быть на этом месте.
В рассказе бабушки звучала мрачная грусть и пугающая мистика… Приведу рассказ мамы, в котором боль с нотками оптимизма и даже иронии.
«…В 38-м отца назначили начальником станции Ростов-Товарный, а 23 июня 1941 года сняли как немца… хотя был настолько обрусевшим, что ни в какой степени не владел немецким языком. Когда немцы оккупировали Ростов, его забрало гестапо… как еврея со странной немецкой фамилией. Через неделю… ночью, а точнее под утро… стук в окно… мать открыла дверь… на пороге в грязи и в крови стоял отец… История потрясла – его расстреливали вместе с евреями в Змиёвской балке. С отцом оказался дежурный по станции, с которым проработали 20 лет… и его последние слова были: «Володя, ты помоложе… выживешь… найди моих… расскажи как было… не хочу умирать непрощённым». Подставил себя под пулемётную очередь и собой столкнул отца в ров… Глубокой ночью отец выбрался из-под трупов… Пласт земли был небольшим – на следующий день ров был готов принять следующий слой лишённых жизни. Вся жизнь – без звука стон… стоит ли жить горькими минутами?.. бессмысленно и надрывается терпение, ослабляя желание к жизни».
В повествовании сестры Томы, данный эпизод из жизни дедушки, звучала мораль и требование таких же переживаний, чтобы менять характер к лучшему.
«Чтобы прийти к достоинству, нужно страдать», – мораль «добродетельных» наставников, желающих переделать людей по своему образу, не задумываясь о том, что страдания могут оскорбить и унизить человека до превращения его в ничтожество.
Помню слова матери: «Трудности надо преодолевать со слезами, кусая губы, а вспоминать с улыбкой… и тогда жизнь чище и без вериг – прошлое, загруженное в сознание, не даёт свободного движения телу».
А бабуля говорила: «Не надо жить прошлым – оно мёртвое и тянет за собой… прошлое надо помнить… хорошее и плохое, но выводы делать для будущего и помнить – настоящее приходит вчера».
Бабуля остановила меня (мы шли по улице Пушкина) перед двухэтажным особняком с высоким кирпичным забором, над металлическими воротами кирпичная арка. Слева от ворот, во дворе возвышалась мощная акация, подчёркивающая, возможно, свой вековой возраст.
– Коля, смотри… над воротами эгида с буквой «К» – это означает «Керуль»… сейчас об этом уже можно говорить… твой прадед Андрей Керуль имел титул князя, – было ощущение, что мои глаза округлились, как у совёнка, только часто хлопали ресницами, – и его дети владели княжеским титулом, а Володя был лишён его… за участие в забастовке студентов в 1905 году был исключён из университета, где он учился на медицинском факультете… Род Керулей со времён Екатерины Великой начинался на Руси от военного медика и за большие заслуги был пожалован титул и удел возле строящейся Ростовской крепости в долине реки Темерник. Медик или военный… исчезнут таковые из рода Керулей, и ветвь потеряет титул князя… Отец Володи тоже окончил медицинский факультет, но в Россию пришёл капитализм, а мимо Ростова до Владикавказа строили железную дорогу, которая должна была пройти по землям Керулей… используя компенсацию и большинство семейного капитала, он вложил в акции Грузовых Дворов в Ростове, Армавире и Владикавказе, владея контрольными пакетами в каждом… Построил три особняка: ещё один в Ростове и по одному в Армавире и Владикавказе… В этом жил он и жена Софья Витальевна, управлял самым крупным Грузовым Двором в Ростове… Старшая дочь Анна жила в Армавире, была по-немецки сухим управляющим… и умерла в 1916 году старой девой… от чахотки, хотя тоже имела медицинское образование, как и её младший брат Константин, который жил во Владикавказе… на его плечи лёг самый сложный Грузовой Двор, требующий усиленной охраны, но ему удавалось находить общий язык с аборигенами… в 1916 году он умер от цирроза печени, не оставив наследников… В 1905 году Володя рассорился с отцом из-за исключения из университета, но смягчая разлад, согласился учиться на железнодорожника… В 1908 году, оканчивая колледж, сообщил отцу о своём намерении жениться… Андрей Владимирович одобрил решение сына, но взбесился, узнав, что невеста беременна! К тому же актриса!! Да ещё цыганка!!! «В табор!.. в кибитке будешь жить!..» И лишил сына наследства… Из своего особняка Володя смог вывезти библиотеку… которую в декабре 18-го сожгли махновцы вместо дров в буржуйках, когда квартировали несколько дней на станции Кизитиринка… Володя на этой станции проходил практику и мой отец, дежурный по станции, пригласил его на должность помощника дежурного по станции с предоставлением казённой квартиры… Изгнанник согласился, а его невеста нет… Она предпочитала особняк в самом городе, а не за двадцать вёрст в чужой квартире… Это сейчас Кизитиринка в черте города… Летом 1908 года бывшая невеста преподнесла Володе «презент» – твою маму, обещав вернуться к нему, когда он переедет в свой особняк… Мы пленники своих чувств – вырываясь из-под их власти, разрушаем и себя, и близких людей, портим свою судьбу. В миг освобождения необходимо прислушаться к своей душе, к своей совести – уловить предварение разума сердца… Володя поступил так, как мог поступить только он – принял «подарок» и запретил появляться родительнице на пушечный выстрел, хотя в глазах томилась любовная тоска… Сцена происходила в присутствии моего отца и меня… Когда «невеста» радостно устремилась вон… Володя будто впервые увидел меня, сказал то, что не ожидала: «Олёнка, согласись быть няней для моей доченьки»… Звучало, как предложение замуж… Зная его почти год, в единый миг влюбилась и захотела быть с ним навсегда… В свои семнадцать жаждала полёта от любви, а входила в непринуждённое радужное бытие с предчувствием благополучной судьбы… Отец меня благословил – он ценил Володю за интеллигентность и большие знания, преданность делу и верность сказанному слову, а через год, в день рождения твоей мамы, мы обвенчались… и видела себя на небе до безохватности счастливой, а на земле до горизонта… Невидимые нити связывают людей в единое целое… Старик-еврей, закрывший Володю от пуль, изменил его не только физически – Володя вернулся из Змиёвской балки седым до последней волосинки, а через год на голове была сократовская лысина, но и душевно: «Я стал видеть грань между добром и злом в любом поступке каждого человека», – услышала от него неожиданное признание, и душевно он стал суровее… А моя судьба была в руках неизвестного мне человека – твоей настоящей бабушки…
– Бабуль, ты для меня самая родная, а другой я не знаю, и нет любопытства знать. А Кизитиринку, где девчонкой бегала моя мама, мы обязательно посетим…
– До малой родины твоей мамы далеко, а до Никольского собора близко, в нём тебя, Коля, крестили…
– Крестили?.. Отец разрешил?
– Да, он сам крещёный, а коммунистом он стал намного позже, в 26 лет… по Ленинскому призыву.
Мы с Пушкинской повернули в удивительный двухъярусный парк, где я любил выслушивать байки футбольных болельщиков, пересекли Энгельса и вышли к гастроному – огромный аквариум в рыбном отделе кишел обитателями Дона, и их ловили сачками по заказу покупателей… пошли по переулку, который бабуля назвала по-старому: Соборный (не помню, как он назывался в шестидесятые годы, но сейчас он тоже Соборный).
Меня пугала встреча с собором – там должны быть иконы… испытываю непонятный страх при виде мёртвых тел и икон… они пронизывают душу, первые – пустотой, вторые – волнуют, раскрывая непонятную и пугающую бесконечность в себе (года через три буду безоговорочно влюблён в древнюю русскую икону кисти Рублёва, Дионисия, Феофана Грека и других безымянных и именитых художников), а сейчас слушаю неторопливое повествование бабушки Лены, предчувствуя ночь, заполненную раздумьями.
– Нет смысла обижаться и обвинять кого-то в своих ошибках и неудачное прошлое… Было как могло и прошлое не изменить даже красивой ложью… Вспоминая те смутные времена (для меня – это революционная романтика), Володя для всех: красных, белых, зелёных и прочих буро-малиновых – был нужный человек… они тыкали ему в лицо маузером и требовали паровозов, вагонов, будто они спрятаны в кустах или под горой… Вера в Бога и надежда, что наши молитвы будут услышаны, мы пережили кошмарные восемнадцатый и девятнадцатый годы… казалось, не по нашей земле перемещались разноцветные вооружённые люди, а мы бегали туда-сюда.
– Любая религия или верование ограничивает человека в развитии, – буровил я со своей атеистической колокольни.
– Человек сам себя ограничивает… ленью, нежеланием двигаться в пространстве и желанием пристроиться к чему-то удобоваримому и без трепета в душе, – спокойно реагировала бабуля, возбуждая прямолинейное возмущение.
– Это элементарное мещанство, – пыхтел я, не находя слов для опровержения.
– Вера – это радиусом обозначенное пространство культуры, доступное человеку, причём у каждого свой радиус, в зависимости от силы веры и стремления к познанию.