Встать, суд идет! (сборник)
Шрифт:
Я сгребла деньги в сумочку. С какой стати от них отказываться?
Развела руки в стороны:
– Бизнес есть бизнес.
Не знаю, откуда выскочила эта фраза. Я поставила на французскую команду случайно, планов заработать на футболе у меня не было и в помине. Наверное, это был протест, месть за пять мучительных дней, глупый порыв. Еще глупей были слова про бизнес.
Витя потом, когда мы ссорились, в бессилии переубедить меня ставил точку: «Бизнес есть бизнес!» Произносил это с насмешливым издевательством. Так говорят: «Ты же самая умная!» или: «Какой смысл спорить с человеком, неспособным слышать чужие аргументы?». Я трясла головой от злости: «Да! Бизнес
Но когда мы вышли из бара, мне было не до смыслов. Мой организм взбунтовался, доза спиртного превысила его физиологические возможности по перевариванию пива. С утробным воем я бросилась за ларек, там росло дерево, я обняла ствол, потому что держаться на ногах не могла. Меня вывернуло наизнанку самым пошлым и отвратительным образом.
– Спокойно, держись за дерево! – уговаривал Витя. – Стоишь? Стой!
Он сбегал к киоску, купил воды. Вымыл мне лицо, по которому текли тушь, сопли и слюни, дал попить. Стало немного легче, мы двинулись вперед, я еще отпила из бутылки. Вода была с газом, пузырьки в желудке устроили революцию, меня снова затошнило…
Никакая черная фантазия не могла бы придумать того, что происходило со мной. Я блевала через каждые десять метров. Я метнулась в кусты, чтобы пописать, свалилась, встала на четвереньки, пытаясь подняться. Витя подхватил меня, я отбивалась, прогоняла его, джинсы не застегивались, я снова падала, Витя застегивал молнию на моих джинсах, меня опять тошнило и хотелось по-маленькому. Это был не тихий ужас, а конец света.
Витя еще несколько раз покупал в ларьках по пути следования воду в пластиковых бутылках. Умывал меня, лил воду на голову для протрезвления, которое решительно не наступало.
Кое-как доведя меня до вахтерши в общежитии, Витя спросил ее:
– Позвольте, я провожу девушку до комнаты?
– Вызываю милицию! – схватилась за телефонную трубку вахтерша.
– Тетя Клава! Не надо милиции! – из последних сил взмолилась я. – Пожалуйста!
И стала подниматься по лестнице. Кажется – на четвереньках.
– Что он с тобой сделал? – завопили подруги, увидев меня.
Лохматая, мокрая, с потеками туши на щеках, в джинсах, застегнутых только на пуговицу, а молния раскрыта. Чужая кофта возмутительно испорчена. Травяные зеленые пятна и черноземные – по всему наряду.
– Он был восхитителен! – только и сумела пробормотать я, рухнув на свою кровать.
Утро было кошмарным. Голова болела так, как ничто в человеке болеть не может. Но еще ужаснее были страдания совести, если ее определить как комплекс из девичьей гордости, испепеляющего стыда, порушенных надежд и сознания собственной ничтожности. Если бы я могла подняться, я покончила бы жизнь самоубийством. Но, чтобы повеситься или отравиться, выпив хлорное средство, которым мы драили общий туалет, требовалось встать с постели. А на это сил не было.
Мой телефон звонил и звонил. Мешал умереть стоически, как древнему греку, – с помощью остатков воли, гасящих сознание.
– Зараза! – достала я телефон и нажала на кнопку ответа.
– Вика? Как ты себя чувствуешь? – не здороваясь, спросил Виктор.
– Да!
– Что «да»?
– Нет.
– Что «нет»?
– Прости меня, пожалуйста!
Я почувствовала, как проклевывается желание плакать. Если женщине хочется плакать, она не наложит на себя руки.
– Это ты меня прости! Накачал девушку пивом.
– Со всеми вытекающими… из всех отверстий вытекающими… Ужас!
– А ты в принципе не алкоголичка?
– Только учусь.
Мое
Каждый день до свадьбы и первые полгода после замужества я помню фотографически. Почему-то это время напоминает мне школьные прописи – первые тетрадки в школе. Так долго ждешь, что пойдешь в школу, приобщишься к чему-то высшему и загадочному. А потом тебе дают прописи – тетрадь в клеточку, где надо на одной строчке из верхнего правого уголка клеточки в левый нижний линию провести. На следующей строчке наоборот – из левого верхнего в правый нижний угол. Косые линии – твое вхождение во взрослую жизнь.
Потом буквы появляются. «А», «М», «Н», «Р» – строчки за строчками. Еще живет надежда, что все это завершится волшебством: взрывом, открытием – распахнутой дверью в мир, где давно пребывают старшие братья, мальчишки и девчонки с нашего двора.
Прописи заканчиваются предложениями: «Мама мыла раму», «Раму мыла мама», «Мыла мама раму».
Моя мама никогда не мыла раму. Она мыла окна. Два раза в год: перед Пасхой и перед ноябрьскими, в зиму. Весной освобождала окна, точно давала им дышать. Осенью конопатила щели старой рыжей ватой из дедушкиной телогрейки. Сверху, по вате, клеила влажные газетные полоски без текста. Это мне поручалось – обрезать газеты по границе белой линии, протянуть маме полоску. Она ловким движением прокатит бумажную ленту в миске с мучной болтушкой и припечатает поверх ваты. Я в детстве считала, что газеты выпускают ради этой белой полоски. И никак не могла понять: зачем столько бумаги занято черными закорючками? Продавали бы чистые листы!
Шоколадно-букетного периода в нашей любви не было. Ни прогулок под луной, ни сидений на лавочке в объятиях, ни поцелуев в подъезде. Романтика отсутствовала. После моего пьяного представления мы с Витей один раз сходили в кино, один раз поужинали в кафе. На третье свидание он пришел в общежитие. Соседок не было. Положение ясное и недвусмысленное: уединение, кровати, два молодых здоровых человека, которых влечет друг к другу. Витино тело, его запах, сильные нежные руки вызывали у меня медовый трепет – словно кровь заменили на мед, точнее – на хмельную медовуху. Но в финале любовный дурман рассеялся. Мое девство было защищено, как банковский сейф. Внутри меня находилась свинцовая перегородка, не поддававшаяся толчкам Витиного инструмента. Было больно и напоминало манипуляции стоматолога с бормашиной, ввинчивающейся в гигантский зуб. Витя тоже стремительно терял любовный кураж. В какой-то момент он решил отступить, прекратить штурм. Но я воспротивилась, обхватив его спину ногами. Помогала встречными движениями, каждое из которых причиняло мне пронзительную боль. Это должен сделать Витя и только Витя! А боль я перетерплю.