Встреча от лукавого
Шрифт:
Машина мчится по дороге, я закрыла глаза – не хочу видеть, как мы во что-нибудь врежемся в таком тумане.
– Приехали, быстро в ванную.
Ольга выгружает из багажника лопаты и сапоги.
– Помоги мне, надо их обратно в сарай поставить.
Мы бредем к сараю, потом в дом. Ольга открывает горячую воду, и ванная быстро наполняется паром.
– Раздевайся, быстро.
Я раздеваюсь, меня толкают под горячие струи душа.
– Сядь на пол кабинки и посиди. А я в ванну.
Она раздевается, загружает нашу одежду в стиральную машинку, сыплет порошок, и только потом ныряет в пену, которая уже шапкой поднимается над ванной. Я опираюсь о стенку кабинки и замираю – горячая вода и пар смывают с меня усталость, вымывают холод, мне уже тепло и приятно. Мысль о том, что мне нужно куда-то идти, кажется ужасной. Правда, мысль о том, что кто-то из убийц может поинтересоваться файлами, хранящимися в компьютере Мирона, придает мне ускорение, и я, смыв с себя пот и грязь, выхожу из кабинки прямо в ароматный пар. Голова Ольги торчит из пены, гудит стиральная машина, я заворачиваюсь в банное полотенце и выхожу в коридор. Пойду в спальню, поищу какую-нибудь одежду. Там Мирон что-то купил, но я не смотрела, просто выгрузила пакеты из багажника, потому что не до того мне было.
Пакеты отчего-то сложены в спальне Мирона, и я, сняв полотенце, заворачиваюсь в халат, висящий на стуле. Халат пахнет мужским парфюмом, но он теплый, и мне уютно.
– Ох, ни фига себе…
Я вскакиваю – на столе стоит компьютер, и оттуда на меня таращится молодой и очень красивый парень. Вот черт, скайп включен! Ольга же говорила!
– Ты… ты кто?
– Я – Матвей, зови меня Мэтт. А ты Лина?
– Ага.
– Я ничего не видел!
Ну да, как же. Если бы ничего не видел, не стал бы об этом мне говорить.
– А мать где?
– В ванной.
– Вытаскивай ее, она теряет счет времени, когда дорывается до горячей ванны с пеной. Эй, Лина!
– Что?
– Ты красивая.
– Ты же ничего не видел!
– Но сейчас-то вижу. – Он хохотнул. – Дэн умрет от зависти.
– Паршивец малолетний.
Я направляюсь в ванную, но Ольга, закутанная в махровый халат, уже выходит оттуда.
– Фен я забрала, волосы в спальне посушим, а там я открыла окно, чтобы пар вышел. Машинка стирает, сушку я тоже включила, так что об одежде не паримся. Иди в комнату, простудишься, дует.
– Там… твой сын Матвей. Зовет тебя.
– Это хорошо.
Она сунула мне в руки фен и ушла в спальню Мирона, а я пошла туда, где ночевала давеча, – нужно посушить волосы, потому что так и простыть недолго. Руки болят от напряжения – копать яму все-таки непросто, тем более с непривычки. Как она сказала: не все здешние бугорки возникли от посадки деревьев? О господи… хотя – чего я хотела? Большой город, и понятно, что иногда случается… ну, всякое, и когда это всякое случается, только идиот не думает, куда девать труп. Вот и мы не стали исключением. Нет, я понимаю, что это не рядовая ситуация, не оставлять же его в подвале… Интересно, что бы Ольга сделала, если бы я стала биться в истерике, когда она мне так буднично, между делом, сообщила, что убила этого дятла? Не знаю. И представить себе не могу, что такое она делает в том шикарном офисе, если к ней посетителей приводит охрана.
Ладно, это не мое дело. Я считаю, что совать нос в то, что меня непосредственно не касается, – невежливо. И даже если я не согласна с некоторыми вещами, то демократия предполагает существование противоположных взглядов, и, прежде чем отвергать чужую точку зрения, нужно ее понять. Беда нашего общества в том, что большинство граждан слишком многое принимают на веру и нетерпимо относятся к тем, кто их веру не разделяет. И чем дальше, тем больше граждан, мечтающих о твердой руке и единоверии, забывают о том, что твердая рука – один из признаков трупного окоченения.
Нет, я не берусь никого осуждать вот так, с ходу, или категорически не соглашаться с чем-то, что кажется мне странным или неприемлемым – пока не разберусь досконально, действительно ли данная вещь для меня неприемлема.
– Ты закончила с феном? – Ольга заглянула в комнату. – Дай его мне, нам уже пора.
– Что сказал твой сын?
– Сказал, что ждет, когда я включу следующий компьютер. Этот он почистил, даже жесткий диск смог зачистить, насколько это вообще возможно. Ну, я спокойна – у него такое оборудование, которое здесь никому и во сне не снилось, и если Матвей говорит, что почистил жесткий диск, значит, никто в этой стране оттуда ничего не достанет. Одевайся, я тоже приведу себя в порядок.
Я снова иду в спальню – компьютер уже выключен, и я с облегчением вздыхаю. Как-то неуютно думать, что пока я одеваюсь, кто-то за мной наблюдает. Тем более Матвей. Боже мой, какой красивый парень! Кто бы мог подумать, что у Ольги такой взрослый сын. Хотя она говорила, что парни взрослые, но называет она их – дети, мальчишки… конечно, для нее они мальчишки, и всегда так будет, сколько бы им ни было лет, а для меня… ну-ка стоп. Отставить разговорчики в строю! Не хватало еще, чтобы Ольга меня убила за то, что я посмотрела в сторону ее мальчика. Не такую невестку она хочет, понятное дело… Боже, что я несу? Какая невестка, что я себе надумала?
Но я никогда не видела таких красивых глаз. И весь он, немного смущенный, немного озадаченный и вызывающе дерзкий, и… Все, Лина, думай об убийцах. Это настраивает на деловой лад.
В пакетах нашлось несколько симпатичных кофточек, платье, джинсы, две юбки и серые элегантные брюки. И белье, вышитое, очень дорогое. Я выбираю джинсы и черный свитерок с высокой горловиной – он и в пир, и в мир годится, и достаю из сумки косметичку. Нужно немного подкраситься, ведь мы идем в злачное место, нельзя выделяться.
– Готова?
Она одета в черные брюки и синюю блузу. Знать бы, где она все это взяла. Идеальная прическа, идеальный макияж… сколько ей лет? Судя по ее словам, сорок четыре, но больше тридцати пяти ей дать невозможно. Гладкое лицо без морщин, прекрасные русые волосы и обалденные глаза. Я рядом с ней чувствую себя дворняжкой.
– Губы подкрась, в бар идем, а не на похороны.
Похоже, кладбищенский имидж за мной закрепился прочно. Дело в том, что губы у меня накрашены.
– Это что, твоя косметика? – Ольга скептически перебирает тюбики. – Не понимаю, зачем тебе такое количество одинаковой помады. Ладно, сейчас мы это исправим.