Встреча с границей
Шрифт:
— ...Я тогда шел и думал: молодец все-таки Панчехин!.. — рассказывал лейтенант. — Назначу его старшим наряда. На свой страх и риск назначу...
Чуть было не сбылась, Саша, твоя маленькая мечта. И все ты сам испортил. Опять сам испортил...
5.
У лейтенанта Сенько всегда много работы на заставе. Так что всем приходится заниматься — от мелочей до крупного.
Дважды в неделю в пятнадцать часов лейтенант проводит политзанятия. Тема: минувший пленум по сельскому хозяйству. Читает Сенько толково, терпеливо объясняет слова, которые могут показаться непонятными. Большинство солдат на заставе с десятью-одиннадцатью классами,
— Корцев, вы бывший тракторист. Скажите нам, каким образом можно повысить производительность труда?
Миша Корцев, худенький, белобрысый, «не по форме» лохматый, со шкодливыми мальчишечьими глазами, бойко отвечает:
— А «подмелить» надо, товарищ лейтенант! Лемеха поднять. С краю два круга нормально сделать, для учетчика.
В аудитории хохот, все оживляются. Лейтенант, умело обыграв дерзкую реплику Корцева, ведет разговор о коммунистическом отношении к труду, о том, что в наше время стирается грань между физическим и умственным трудом...
На следующий день — пристрелка оружия перед ожидаемой проверкой. Лейтенант пристреливает автоматы, поправляет сбитые мушки, Анатолий Шуйский и Иван Иванченко бегают к мишеням проверять результаты стрельбы.
Физподготовка. Спортзал находится в старом, полуразрушенном помещении казармы, зимой здесь не занимались, сейчас холоднее, чем на улице. Ребята отяжелели, только ефрейтор Николай Куцев, Виктор Золотарев да еще силач сибиряк Феоктистов работают на снарядах так, что их хоть сейчас на соревнования...
Учебный бой. Обороняющимися командует сержант Петр Дорогань, атакующими — Василий Кобылко. Окапываются солдаты быстро, позиция выгодная — на высотке, пойди доберись до них по глубокому снегу!
— Бегать мы здесь здорово научились! — говорит Володя Спивакин. — Жаль, на гражданке не пригодится: вроде бы догонять некого, убегать тоже совестно...
Бегать ребята и на самом деле научились, но когда нападающие взбираются на сопку, пот льет с них градом: уж очень глубок снег да и высота три с лишним тысячи метров над уровнем моря тоже дает себя знать.
Трещат автоматы, строчит пулемет, дым застлал поле боя, великую неподвижность и тишину тревожат крики «ура». Война..
Что они знают о войне, мальчишки рождения сорок третьего, сорок четвертого года! Что они знают о войне!.. Правда, у большинства из них нет отцов, правда, детство их пришлось на трудные послевоенные годы, поэтому многие из них богатырским здоровьем не отличаются. Но все равно — что они знают о войне!..
Даже их командиру было лишь семь лет, когда война уже кончилась. Он смутно вспоминает немцев и то, как мама укладывала его в постель, заматывая голову тряпками, чтобы посчитали за больного. Но главное в его памяти — послевоенное. Колхоз, где он, окончив десятилетку, работал учетчиком, военное училище в Алма-Ате — жизнь, в которой пока больше радостей, чем трудного, больше однообразия, чем событий. Потому-то жаждет лейтенант неспокойствия.
Мы идем на границу. Подъем... подъем — три километра пологого подъема — холмик, на который внизу я взлетела бы единым духом, а здесь с непривычки останавливаюсь через каждые десять шагов. Я в свитере и легких сапогах — каково солдатам в полушубках и с автоматами? Нет, это тоже работа и притом же далеко не легкая — ходить в наряд, особенно зимой, когда к тому же еще метет пурга, и в этой чертовой свистопляске, в этой круговерти ничего не видно и не слышно, хоть выколи глаза, хоть кричи.
Метет здесь и сейчас. На заставе солнечно, а тут, на вершине, лежит снежная туча, сильный ветер крутит сухой снег, мгла. Я делаю в этой мгле еще несколько шагов, и дотрагиваюсь
Со временем не будет оружия, войск, войн, границ. Наверное, в конце-концов человечество придет к этому. Но все равно, даже на земле со стертыми кордонами, у каждого обязательно останется родина — кусочек земной поверхности, без которого трудно дышать, без которого ты сирота в мире. Я очень люблю ходить и ездить по земле, мне интересна она вся, я могу с закрытыми глазами ткнуть пальцем в глобус — и с радостью отправиться в ту точку земного шара и жить там. Пока... Пока не перехватит горло тоска, пока я не почувствую себя будто взвешенной на чуждом мне воздухе, в звуках иной речи, среди чужих, пусть доброжелательных людей. При всей моей склонности к бродяжничеству, я ничто без России, без ее тихого неба, без ее равнин и негустых лесов, неярко золотеющих осенью, как золотеет личико рыжей российской девчонки. Я ничто без России, как и каждый русский. «Русский человек должен жить в России!» — сколько раз я слышала за границей эту произносимую с превеликой грустью фразу от «старых» и «новых» эмигрантов...
Я держусь рукой за пограничный столбик. Здесь — камни, по ту сторону столба — тоже камни. Здесь метет снег, и там тоже крутит — то проносясь близко от земли, то вздымаясь вверх — снежная круговерть. Странное существо человек...
Зверь забудет края родные, Человек — ни за что на свете. Наяву он о них не вспомнит, Так во сне он туда придет. Потому ль, что там игры детства, Потому ль, что там кости предков. (На вопрос этот нет ответа), Но во сне он туда придет. Там весной распевают птицы, Расцветает в горах багульник, Там осенние черные реки Красно-желтые листья несут. Не пристанет к берегу ряска, Увлекаемая потоком, Но пройдя по морю страданий, Человек причалит к земле...6.
Подъем на заставе обычно в полдень. Светские красавицы после бала вставали, вероятно, тоже в это время...
Я прихожу в комнату лейтенанта Сенько к девяти часам. Он уже сидит у себя, вид у него усталый, глаза красные. Объявлена усиленная охрана границы — и лейтенанту не раз за ночь приходится подниматься, проверить наряды.
В казарме тишина. В спальных комнатах — тьма, сонное дыхание: спят вернувшиеся из ночных нарядов солдаты, В столовой завтракает пришедший с границы наряд: кухня работает круглосуточно. Навстречу мне попадается Толя Шуйский в тапочках на босу ногу, с полотенцем, в нижней рубахе.
— Анатолий Васильевич, — говорю я. — Зайдите, пожалуйста, ко мне, когда освободитесь. Мне бы хотелось с вами поговорить.
— Хорошо.
Это уже прогресс. Когда я только добралась до заставы, солдаты разлетались от меня, как воробьи, а на все мои вопросы и разговоры отвечали: «так точно», «никак нет», «слушаюсь», «разрешите выйти?» Есть в этой военной сухости и краткости своя прелесть, свой смысл. Но нам, журналистам, никак не обойтись без людей словоохотливых, болтливых, хотя мне в душе милей молчуны. За зиму ребята отвыкли от «гражданских», поэтому мое появление на заставе своего рода ЧП. Возможно, нежелательное, но, увы, неизбежное, неотвратимое, как плохая погода. Сейчас, спустя неделю, они вроде попривыкли ко мне и язык их постепенно обрел обычную живость и гибкость.