Встретимся у Амура, или Поцелуй судьбы
Шрифт:
Зачем только я прицепилась к мальчишке тогда во дворе, сломала его рогатку? Но иначе я не спасла бы ту птичку, и других он мог подстрелить. Как все одно цепляется за другое. И где то начало, изменив которое, можно было бы избежать всего этого?
Ее размышления прервала вернувшаяся мать. – Ты чего такая? – сразу прицепилась она к Насте. – Опять что-то стряслось?
– К ней следователь приходила, – сообщила соседка. – Представляете, ваша дочка жалеет этих идиотов. Узнала, что их главаря застрелили, и даже заплакала.
–
– Только Наташу, – нехотя согласилась Настя. Вадим, подумала она. Нет, не хочу. Дениска. Она вспомнила, что планировала с отцом навестить мальчика – и вдруг поняла, что беду этой семьи чувствует уже не так остро. Своя боль заслонила, пересилила чужую.
Глядя на оживленное лицо подруги, Настя от души позавидовала ей. До чего же хорошо им жилось раньше. Самая большая проблема – случайный трояк. И она вдруг почувствовала себя намного старше подруги, настолько старше, что их прежние радости и печали показались ей полной ерундой.
– Ты почему ребят к себе не пускаешь? – напустилась на нее Наташка. – Вадим так хотел тебя видеть! Ты что на него в обиде? Да – как ты себя чувствуешь?
– Терпимо. Какие обиды, с чего ты взяла? Как его брат?
– Выписали Дениску. Сказали, какое-то время ему будет лучше. Но недолго, так прямо и сказали. Станет хуже, тогда уже все, конец. А сейчас он даже есть стал, сам просит. Может, выкарабкается. Ты-то как? Больно?
– Я же сказала: терпимо. Что в школе? Как у тебя с историей – исправила?
– С историей неважно. По-моему, он не хочет ставить мне четверку. Я уже и руку поднимаю, а он будто не замечает. Просила дать доклад, так он всем дал, а мне нет. Даже Соколовой дал и Митьке. Представляешь?
– Здорово он на тебя разозлился. Интересно, за что?
– Да я сдуру ляпнула, что история не наука, а флюгер. Раньше на Ленина и Сталина молились, а теперь они чуть ли не враги. Так он прямо взвился. А недавно я сбежала с последнего урока, вот он теперь меня в упор не видит. Прямо не знаю что делать. Точно, хочет вкатать трояк.
– А ты подойди к нему после уроков, извинись. Скажи, что была не права. И зубри историю изо всех сил.
– Да чего там не права – еще как права! Знаешь, как противно извиняться ни за что. Хотя придется, все-таки с урока я сорвалась.
– А как с химией?
– С химией порядок. Никита меня проверяет. Уже все тройки исправила. Насть, ты, правда, не хочешь видеть Вадима? Он тебе что – уже не нравится?
– Мне они все не нравятся, – мрачно ответила Настя, глядя в сторону. Ну как ей объяснить? Не расскажешь же о том разговоре с матерью: про поцелуи и «хозяйство». Интересно все же, как бы Наташка на это отреагировала. После, может, и расскажу, подумала Настя, но не сейчас.
– Ты знаешь, того парня убили, – сменила она тему.
– Конечно, знаю. Так ему и надо. Ишь, за пистолет схватился – совсем без мозгов.
– Но ведь пистолет был ненастоящий.
– А у него что, на лбу это было написано? Откуда ментам знать: настоящий, ненастоящий. Он гаишника покалечил машиной, да еще за оружие схватился. Псих ненормальный.
– Но ведь он совсем мальчишка. Следователь сказала, что ему только стукнуло восемнадцать. Те двое старше его и уцелели, хотя именно один из них меня пырнул.
– Нет, у тебя точно не все дома! – возмутилась Наташка. – Ты хоть понимаешь, что они могли с тобой сделать? Не вздумай их жалеть! Так что мне сказать Вадиму?
– Говори, что хочешь. Ничего у нас с ним не было и не будет.
– Ладно. Выходит, я ошибалась. У тебя лицо временами бывало такое счастливое – когда ты на него смотрела. А, может, ты и права – тебе сейчас, действительно, не до этого. Поправляться надо и к экзаменам готовиться. Н у, побегу, а то они, наверно, заждались.
В последующие дни Настя быстро пошла на поправку. Наталья приходила к ней почти каждый день, приносила уроки и рассказывала о новостях. Одноклассники и учителя передавали Насте привет и желали скорейшего выздоровления. Просили не волноваться за пропущенное, обещали, что помогут догнать, может, даже от экзаменов освободят. Следователь еще раз навестила ее, сказала, что оба парня во всем признались, но всю вину свалили на своего погибшего дружка, – мол, это его инициатива, потому что у него на Настю был зуб.
В общем, все складывалось более-менее благополучно, поэтому Настя изо всех сил старалась не показывать, как ей плохо. Она побывала на краю вечной тьмы, и часть этой тьмы осталась в ней. Раньше я считала, что мир делится на мужчин и женщин, богатых и бедных, размышляла Настя, а теперь знаю, что он делится на тех, кого хотели убить, и кого не хотели. Из всех знакомых только меня хотели убить. Но ведь хорошего человека не убивают. Значит, я плохая? В нашей семье стреляли только в прадедушку, но то была война. Я хуже всех, вот в чем дело. Из-за меня погиб человек. Как бы узнать, что они думали обо мне, эти ребята, как бы понять? Как же сильно они меня ненавидели! Чем я вызвала такую ненависть?
Так она терзала себя, оставаясь одна. Только ежедневные занятия спасали ее от окончательного погружения в отчаяние. Она цеплялась за них, как за соломинку, видя в будущем поступлении какой-то выход, просвет во мраке, царившем в ее бедной душе. Даже возможная встреча с теми парнями не столько пугала ее, сколько мысли о предстоящих расспросах в школе. Ей страшно не хотелось возвращаться в класс, встречаться с ребятами, выслушивать слова сочувствия. По мере приближения дня выписки она лихорадочно искала способ избежать этого и, наконец, нашла.