Вся правда о нас
Шрифт:
— Ты не поверишь, но Злик-и-злак и про это тоже, — начал было я, но увидев выражение его лица, поднял руки над головой: — Всё-всё-всё, сдаюсь! Больше ни слова об игре.
— Это совершенно не обязательно, — великодушно сказал мой друг. — Если тебе интересно, рассказывай. Главное, играть меня пока не заставляй. Я себя знаю: если втянусь, потом очень трудно будет остановиться.
— Ох, и не говори, — вздохнул я, представляя, какая занимательная у нас могла бы выйти партия. Но решительно отогнал неуместные фантазии. Сказал: — На самом деле, по-настоящему интересно тут вот что — насколько точно популярные азартные игры демонстрируют особенности сознания, сформированного породившей их культурой.
— Джуффин, кстати, примерно то же самое говорил, — согласился Шурф. — Дескать, из Безумного Рыбника он бы быстро воспитал стоящего игрока, а со мной нынешним и возиться не стоит.
— А вот про Злик-и-злак сразу ясно, что эта игра из какой-то совсем другой жизни, — сказал я. — Вернее, из другой культуры. Где люди живут долго, медленно и размеренно. Ярких происшествий гораздо меньше, явных чудес — тем более; способны на них немногие, и каждое даётся с огромным трудом. Зато и отношение к самому незначительному чуду — как к великому событию, которое полностью переворачивает жизнь всякого случайного свидетеля, не говоря уже о самом творце. Впрочем, не только к чуду. Для них наверное вообще нет ни «неважного», ни «незначительного», любой пустяк видится исполненным тайного смысла. Так мне показалось.
— Удивительно. Можно подумать, это ты, а не я вчера всю ночь читал хроники урдерской жизни. Потому что именно такое общее впечатление сложилось и у меня.
— А мне, как видишь, хватило игры. Наверное, штука в том, что я сильно увлекаюсь. С того момента, как сделан первый ход, игра — и есть вся моя жизнь. Поэтому мне легко судить о придумавших её людях. Пока я играю, я таков же, как они. Потом, хвала Магистрам, прихожу в себя, но память-то остаётся. И умения делать простые выводы из наблюдений над собой тоже никто не отменял.
Шурф молча протянул мне кувшин с камрой. Есть много способов выразить согласие с собеседником, и этот — один из лучших известных мне.
— У тебя вообще всё в порядке? — спросил он какое-то время спустя.
— Конечно, нет, — безмятежно ответствовал я. — Где ж такое видано — чтобы у меня да вдруг всё в порядке? Мне такая роскошь не положена.
Шурф только головой покачал — не то одобрительно, не то укоризненно, поди его пойми.
Да и какая разница.
— Мне очень жаль, что так получилось, — наконец сказал он. — По моим наблюдениям, тебе очень не нравится не быть счастливым.
— Отличная формулировка. Конечно мне не нравится! Но это не отменяет того факта, что в Мире есть вещи, которые гораздо важнее счастья. Предназначение точно важнее. Ясность, которая приходит, когда делаешь то, для чего рождён. Опыт бессмертия. Смысл.
— Хорошо, что ты это понимаешь, — откликнулся Шурф. И, помолчав, добавил: — Если бы я сам не понимал, меня бы уже давно не было в живых.
Некоторые случаи безответственного применения сослагательного наклонения
Я спал, и мне снилась очередная партия в Злик-и-злак. Вот что значит — наяву не наигрался. У моей соперницы были глаза цвета штормового моря, тихий ласковый голос и неожиданно громкий смех, бесшабашный, как у подвыпившего подростка. Она была азартна, но при этом искренне переживала за нас обоих и время от времени подсказывала мне наиболее правильный ход. Говорила: ты хороший игрок, просто неопытный, но это дело наживное; время, хотим мы того или нет, внимательно и немилосердно ко всем, а опыт — единственная монета, которой оно платит, зато не скупясь.
Говорила: не беспокойся, что проиграешь, об этом никто не узнает, кроме меня, да и я забуду, когда проснусь. Сон — это подлинная свобода от последствий любого поступка, что бы мы ни творили с собой и другими, проснувшись, не вспомним, а если и вспомним, всё равно не придётся ничего исправлять.
Говорила: игра, как и сон, разновидность свободы. Сколько ни ошибайся, худшее, что с тобой случится, придёшь к финишу позже соперника, или наберёшь меньше очков. Подумаешь, великое горе, всегда можно перевернуть доску и начать заново, ни единой минутой небытия за это не заплатив.
Говорила: а уж игра во сне — это такая степень свободы, что описать невозможно. Только подумай, каким сейчас можно быть храбрым! Давай уже, делай свой ход, вперёд ли, назад ли, сам решай, по правилам можно и то, и другое, а когда ты твёрдо усвоишь правила, научу тебя их нарушать. Ты даже не представляешь, какая тогда начнётся игра! Жду её, не дождусь.
Я всё больше помалкивал, уставившись на игральную доску, но вовсе не потому, что боялся сделать ошибку, как думала сероглазая, поднимавшая меня на смех за излишнюю осторожность, просто во сне очень трудно сосредоточиться на всех этих мелких, но важных деталях — фишки, разноцветные кубики, разбитая на крупные и мелкие клетки игровая доска — даже не знаю, как я с этим справился, но всё-таки справился, факт.
И так разошёлся, что в конце концов занял очень неплохие позиции на поле, так что сероглазая незнакомка тоже умолкла, нахмурилась и принялась подолгу обдумывать каждый ход.
Но выиграть мне не дали. Разбудили ни свет, ни заря, то есть, часа за два до полудня. С учётом того, что уснул я, когда уже забрезжил поздний зимний рассвет, немилосердно рано. Причём сделал это сэр Кофа, которого я совершенно не способен послать подальше. И, подозреваю, не только я. Среди людей, близко знакомых с сэром Кофой Йохом этот обычай как-то не приживается.
«У меня довольно неожиданная просьба, — сказал он. — Я, видишь ли, отыскал для наших урдерских друзей знахаря, который умеет лечить птиц. Коллеги в один голос рекомендуют его как лучшего из лучших. Но живёт этот тип аж в Новом Городе — не ближний свет. Я твёрдо обещал леди Лари, что отвезу Кадди с птицей в своём амобилере, но у меня сегодня с утра сразу два убийства в порту, причём на последствия пьяной драки они, к сожалению, не слишком похожи, и бросить это дело на самотёк я не могу. Я предпринял несколько попыток прислать леди Лари наёмный амобилер, но столкнулся с неожиданной проблемой: возницы наотрез отказываются перевозить птицу сыйсу. Все уверены, что Скрюух сперва на клочки раздерёт обивку сидений, а потом прикончит их одним ударом клюва в затылок».