Шрифт:
Токио
— Чего тебе всегда хотелось больше всего?
Мик Леонфорте посмотрел через стол на высокую, элегантную женщину, спокойно сидевшую и курившую длинную черную сигару. Джай Куртц была вьетнамкой и принадлежала к одной из самых аристократических фамилий Сайгона. Она была замужем, но это не умаляло ее привлекательности. Одинокая и ничем не связанная, она была бы далеко не так соблазнительна. Джай принадлежала к тому типу женщин, которых Мик желал задолго до того, как впервые попал в Азию двадцать лет тому назад. А если говорить честно, то гораздо раньше.
Глядя
— Только скажи, — продолжил он с едва заметной усмешкой. — Скажи, и ты это получишь.
Женщина молча продолжала, курить свою сигару, лениво выпуская из полуоткрытых губ серо-коричневые струйки дыма, и человек, не так хорошо знакомый с Юго-Восточной Азией, как Мик, вряд ли заметил бы искорку страха, промелькнувшую в бездонной глубине ее глаз.
— Ты прекрасно знаешь, что мне надо, — наконец сказала Джай.
— Все что угодно, — ответил Мик. — Все что угодно, но только не это.
Они сидели в уютной кабинке «Услады моряка», модного французского ресторана в фешенебельном районе Роппонжи. Это было одно из многих раскиданных по всей Азии доходных предприятий — легальных и не совсем легальных, — которые находились под контролем Мика. Эту и многие другие подобные авантюры он в свое время держал в секрете от своего ныне покойного, никем не оплакиваемого компаньона Рока.
— Мне нужен ты.
«Нет, — подумал он, — этого как раз хочу я. Или по крайней мере хочу, чтобы ты хотела этого».
— Я весь твой, — сказал он, широко разводя руки. — Разве не видно?
В противоположном углу зала худая как жердь вьетнамка исполняла полные меланхолии и ощущения неизбежности смерти песни Жака Бреля. В ее интерпретации мелодия навевала грусть, бередила незажившие раны войны.
— Ты знаешь, что я имею в виду. Я хочу, чтобы мы были вместе.
— Но не могу же я все время быть здесь, — произнес Леонфорте, подчеркивая каждое слово.
Певице аккомпанировали гитара и синтезатор. Музыкант, сидевший за его клавиатурой, время от времени заставлял инструмент звучать на манер кафедрального органа, и эти звуки почему-то заставили Мика вспомнить многочисленные истории о Жанне Д'Арк, которые когда-то рассказывал ему отец. Неважно, насколько они были правдивы, но они запали в душу мальчика, может быть, потому, что в какой-то степени отражали миропонимание отца, согласно которому все святые являлись воинами за правое дело.
— Тогда я должна быть там, где будешь ты. — Джай глубоко затянулась. — Вот чего я хочу.
Мик долго смотрел ей в глаза, что-то прикидывая.
— Хорошо, — сказал он наконец, глядя на дым, выходящий из улыбающихся полных губ женщины.
Ресторан представлял собой частицу Сайгона посреди Токио, отражая новый дух столицы Вьетнама, дух перемен и процветания. Стены цвета пожухшей листвы отбрасывали блики света, на полированной поверхности пола из черного мрамора отражалась темная синева купола потолка. Горящие на столах свечи делали интерьер ресторана в чем-то похожим на храм. Вырезанная из темно-красного лакового дерева, сильно стилизованная маска традиционного вьетнамского дизайна, почти целиком занимающая одну из стен, отбрасывала по сторонам синеватые пятна света.
Одетыми под стать интерьеру официантами заправляла Хоннико, эффектная блондинка в расшитом золотом корсаже и узкой шелковой юбке, чуть прикрывающей лодыжки. Она превосходно говорила на французском, японском и вьетнамском языках и пользовалась непререкаемым авторитетом у персонала. Обычно в это время Хоннико с превосходно отработанной сердечностью приветствовала посетителей и провожала их к освещенным свечами столам, но сегодня она неподвижно стояла за своей отделанной бронзой стойкой, наблюдая полузакрытыми глазами за певицей. Собственно говоря, ей больше ничего и не оставалось делать, потому что сидящие в дальнем углу двое были единственными посетителями. Дверь ресторана была заперта, а узкие окна плотно закрыты кружевными занавесами. Сквозь стеклянный фонарь террасы бриллиантовой россыпью светилась панорама ночного Роппонжи.
Официант с холодным и бесстрастным лицом врача принес тарелки с запеченной в тесте рыбой и неочищенными тигровыми креветками под деликатесным чесночным соусом.
Мик молча потянулся за вилкой, но Джай продолжала курить.
— Интересно, действительно ли ты имеешь в виду то, что сказал, — проговорила она.
Леонфорте начал есть с жадностью человека, давно не видевшего хорошей еды. Джай наблюдала за ним, постукивая друг о друга длинными, покрытыми лаком ногтями. Клик-клик, клик-клик. Как будто жуки бьются об оконное стекло.
— Ешь. Разве ты не голодна? — спросил Мик, хотя по его тону можно было заметить, что он не ожидает ответа. — Лично я очень хочу есть.
— Да, — наконец ответила женщина, — ты любишь вкусно покушать. — Она пристально посмотрела на Мика ангельским, а может быть дьявольским, взглядом.
Перед ней сидел мужчина с грубыми, резкими чертами лица. У него были длинные седые волосы, аккуратно подстриженная бородка, великолепный нос римлянина и необычные глаза желто-серой окраски, которая придавала им свирепое, кошачье выражение. Весь облик этого человека говорил о том, что он привык отдавать приказания, что радикальная философия совмещается в нем с низменными инстинктами, а видение окружающего мира давно и непоколебимо установлено.
— Где он? — спросила Джай спокойным тоном — это далось ей с большим трудом. — Покажи мне его.
Мик, конечно, понял, о чем она говорит. Он сунул креветку в рот и только потом спросил:
— А откуда ты знаешь, что он со мной?
— Я знаю тебя. — Женщина собралась было зажечь другую сигару, но Мик, накрыв ладонью ее руки, помешал ей сделать это.
Изумившись, она взглянула на него и, едва заметно пожав плечами, взяла вилку и послушно начала есть. Но делала это безо всякого видимого удовольствия, почти автоматически открывая рот. «Жаль что она ест, не обнажая своих ровных, белых зубов», — подумал Мик, и ему вдруг очень захотелось увидеть эти зубы. Он вытащил из-под крышки стола кинжал. Пламя свечи отразилось на длинном черном лезвии из дамасской стали.