Вторая мировая война (Том 1-2)
Шрифт:
Примерно в 11 часов утра 11 июня от Рейно было получено сообщение, переданное также по телеграфу президенту. Французская трагедия развивалась и быстро шла к своему концу. На протяжении последних дней я настаивал на созыве Верховного совета. Встретиться в Париже мы уже не могли. Нам не говорили, как там обстоят дела. Немецкие передовые части, безусловно, находились очень близко. Мне с трудом удалось договориться о встрече, но настаивать на церемонии время сейчас было неподходящее. Нам нужно было знать, что намерены делать французы. Рейно сообщил мне, что может нас принять в Бриаре, вблизи Орлеана. Правительство переезжало из Парижа в Тур. Французская главная штаб-квартира находилась близ Бриара. Рейно указал аэродром, на который я должен был приземлиться. Я охотно распорядился приготовить "фламинго" в Хендоне ко второй половине дня, и с одобрения моих коллег, полученного на утреннем заседании кабинета, мы вылетели около 2 часов дня.
То была моя четвертая поездка во
В 7 часов вечера мы начали совещание. Генерал Исмей вел протокол. Здесь я воспроизвожу только то, что осталось у меня в памяти, хотя это отнюдь не расходится с записями. Не было высказано никаких упреков или взаимных обвинений. Мы находились перед лицом суровых фактов. Мы, англичане, не знали, где именно проходит линия фронта, и, безусловно, чувствовалась тревога по поводу возможного молниеносного нападения немецких танков даже на нас самих. По существу, разговор шел о следующем. Я призвал французское правительство защищать Париж. Я подчеркивал, какой огромной способностью изматывать силы вторгающейся армии обладает оборона большого города дом за домом. Я напомнил маршалу Петэну ночи, которые мы провели вместе в его поезде в Бове, после катастрофы, постигшей английскую 5-ю армию в 1918 году, и как он -- я при этом не упоминал маршала Фоша -- восстановил положение. Я напомнил ему также слова Клемансо: "Я буду сражаться перед Парижем, в Париже и за Парижем". Маршал ответил очень спокойно и с достоинством, что в те дни он мог маневрировать более чем 60 дивизиями; сейчас у него нет ничего. Он упомянул, что тогда на линии фронта было 60 английских дивизий. Превращение Парижа в развалины не изменит конечного результата.
Затем генерал Вейган обрисовал военное положение, насколько оно ему было известно, в условиях маневренного сражения, происходившего в 50 или 60 милях от нас. Он очень лестно отозвался о доблести французской армии. Он потребовал прислать все возможные подкрепления, а прежде всего немедленно бросить в бой все английские эскадрильи истребителей. "Здесь, -- сказал он, -- находится решающий пункт. Сейчас -- решающий момент. Поэтому неправильно держать какие-либо эскадрильи в Англии". Однако в соответствии с решением кабинета, принятым в присутствии маршала авиации Даудинга, которого я специально вызвал на заседание кабинета, я ответил: "Это не решающий пункт и это не решающий момент. Решающий момент наступит, когда Гитлер бросит свою авиацию на Великобританию. Если мы сможем сохранить господство в воздухе и если мы сможем сохранить моря открытыми, а мы, безусловно, сохраним их открытыми, мы все это отвоюем для вас" 1. 25 эскадрилий истребителей необходимо любой ценой сохранить для обороны Англии и Ла-Манша, и ничто не заставит нас отказаться от этого. Мы намерены продолжать войну, несмотря ни на что, и мы считаем, что можем вести войну в течение неопределенного времени, но отдать эти эскадрильи означало бы уничтожить наши шансы на существование. Я предложил в этот момент вызвать командующего северо-западным фронтом генерала Жоржа, находившегося поблизости, что и было сделано.
1 Я признателен генералу Исмею, сохранившему в памяти эти слова.
– - Прим. автора.
Генерал Жорж прибыл. После того как его ввели в курс дела, он подтвердил данный Вейганом анализ положения на фронте.
Генерал Вейган заметил, что французам, возможно, придется просить перемирия. Рейно резко ему возразил: "Это политическое дело". Как видно из записей Исмея, я сказал: "Если считают, что для Франции в состоянии ее агонии наилучшим выходом была бы капитуляция армии, то пусть не будет никаких сомнений на наш счет, ибо, что бы вы ни сделали, мы будем продолжать сражаться и сражаться". Когда я сказал, что французская армия, продолжая сражаться, где только это возможно, сумела бы остановить или измотать сотню немецких дивизий, генерал Вейган ответил: "Если бы это и было так, у них все равно осталась бы еще одна сотня дивизий для того, чтобы вторгнуться и завоевать вас. Что вы тогда будете делать?" Я ответил на это, что я -- не военный эксперт, но, по мнению моих технических советников, наилучший метод справиться с вторжением немцев на Британский остров состоит в том, чтобы потопить как можно больше врагов в пути и бить остальных по голове, когда они начнут выползать на берег. Вейган ответил с грустной улыбкой: "Я должен признать, во всяком случае, что у вас есть очень хорошее противотанковое препятствие". Это были, насколько я припоминаю, последние поразившие меня слова, которые мне пришлось от него услышать. Следует иметь в виду, что в ходе этой печальной беседы меня преследовала и мучила грустная мысль о том, что Англия с ее 48-миллионным населением не смогла внести более крупный вклад в сухопутную войну против Германии и что до сих пор девять десятых убитых и 99 процентов страданий приходились на долю Франции, и одной только Франции.
Примерно в 10 часов вечера все заняли свои места за обеденным столом. Читатель помнит, какое большое значение я придавал нанесению сильного удара по Италии в тот момент, когда она вступит в войну, и что с полного согласия французов были приняты меры к переброске соединения английских тяжелых бомбардировщиков на француз кие аэродромы вблизи Марселя для налетов на Турин и Милан. Теперь все было готово к нанесению удара. Едва мы сели за стол, как командующий английской авиацией во Франции вице-маршал авиации Барратт позвонил Исмею по телефону, чтобы сообщить, что местные власти возражают против вылета английских бомбардировщиков на том основании, что налет на Италию лишь повлечет за собой репрессии против Южной Франции, репрессии, которым англичане не в состоянии воспротивиться и которые они не могут предотвратить. Рейно, Вейган, Иден, Дилл и я встали из-за стола, и после непродолжительных переговоров Рейно согласился послать соответствующим французским войскам приказ не задерживать бомбардировщики. Но позднее той же ночью маршал авиации Барратт сообщил, что французы, проживающие вблизи аэродромов, загромоздили их всякого рода телегами и грузовиками и что бомбардировщики не смогли взлететь, чтобы выполнить свое задание.
Когда мы встали из-за стола и уселись за кофе с коньяком, Рейно сообщил мне, что, как его информировал маршал Петэн, Франции придется добиваться перемирия. Петэн подготовил по этому вопросу документ и желает, чтобы Рейно его прочитал. "Он еще не вручил мне этот документ, -- сказал Рейно, -- ему все еще стыдно сделать это". Ему следовало бы также постыдиться поддерживать хотя бы молчаливо требование Вейгана отдать наши последние 25 эскадрилий истребителей, если уж он решил, что все потеряно и что Франция должна сдаться. Все мы в подавленном настроении отправились спать, кто в самом замке, а кто в военном поезде, стоявшем в нескольких милях от него. 14 июня немцы вступили в Париж.
Рано утром мы возобновили наше совещание. Присутствовал маршал авиации Барратт. Рейно вновь обратился с просьбой отправить во Францию еще пять эскадрилий истребителей, а генерал Вейган сказал, что он крайне нуждается в дневных бомбардировщиках, чтобы восполнить нехватку войск. Я заверил их, что вопрос относительно усиления воздушной поддержки Франции будет тщательно и сочувственно рассмотрен военным кабинетом, как только я вернусь в Лондон; но я вновь подчеркнул, что было бы крупнейшей ошибкой лишить Соединенное Королевство его основных средств обороны метрополии.
В заключение я выразил самым официальным образом надежду, что, если произойдет какое-либо изменение положения, французское правительство немедленно даст знать английскому правительству для того, чтобы оно могло встретиться с ним в любом удобном месте прежде, чем французское правительство примет какое-либо окончательное решение, которое определит его действия во второй фазе войны.
В 5 часов вечера того же дня я сообщил военному кабинету о результатах моей миссии.
Я охарактеризовал состояние французских армий, как оно было доложено на совещании генералом Вейганом.
Генерал Вейган, очевидно, не видел для Франции никакой возможности продолжать сражаться, а маршал Петэн уже решил, что необходим мир. Он считал, что немцы систематически разрушают Францию и что его долг -- спасти остальную часть страны. Я упомянул о меморандуме на эту тему, который он показал Рейно, но не оставил ему. "Не может быть никаких сомнений, -- сказал я, -- что Петэн сейчас опасный человек: он всегда был пораженцем, даже в последнюю войну". Наряду с этим Рейно как будто был преисполнен решимости продолжать сражаться, а генерал де Голль, участвовавший вместе с ним в совещании, высказывался за продолжение партизанских военных действий. Он был молод и энергичен и произвел на меня весьма благоприятное впечатление. Я считал вероятным, что в случае краха нынешнего фронта Рейно предложит ему взять на себя командование. Адмирал Дарлан также заявил, что он никогда не сдаст французский флот неприятелю: в крайнем случае он отправит флот в Канаду, хотя это предложение могут отклонить французские политические деятели.